Страница 58 из 184
Лео долго возился с огнивом. Искры сыпались и затухали. Но вот наконец показались алые язычки пламени, хворост затрещал, и Лео подбросил в огонь еще сухих веток, терпеливо подкармливая его. Сумерки постепенно отступали, прятались по углам.
– Скоро здесь станет тепло, моя госпожа, – менестрель выпрямился, отряхнул с ладоней щепки. – Но ты, должно быть, совсем продрогла! У меня есть еще кое-что, что непременно тебя согреет… Совсем позабыл.
Он вышел и тотчас же вернулся с небольшой фляжкой, откупорил ее, почтительно подал королеве.
– Прошу, угощайся.
Анастази, поколебавшись мгновение, взяла фляжку из его рук и пригубила.
От нескольких глотков терпкого, крепкого красного вина кровь, кажется, и вправду побежала по жилам резвей. Королева придвинулась ближе к огню. Спохватившись, протянула флягу менестрелю:
– Выпей и ты, Лео. Ты, должно быть, замерз не меньше, чем я.
Лео смотрел, как нежный румянец окрашивает ее щеки, как она протягивает ладони к очагу; зябко поводит плечами, сбрасывая холод, точно надоевшую одежду. Прислушался – непогода по-прежнему бушевала, обрушивая на крышу и стены потоки воды, колотила наотмашь, так, что маленькая хижина содрогалась; ехать дальше нечего было и думать, они остались одни во всем свете, где не было ни других мужчин, ни иных женщин, и непростительной глупостью стало бы не воспользоваться такой удачной ситуацией.
Очередной порыв ветра встряхнул домик, хлопнул неплотно прикрытой ставней. Анастази встревоженно обернулась, и Лео поспешил прочнее прижать задвижку. Стало тише, и можно было слышать, как в дальнем углу дробно перестукивают капли воды, падая на пол, а под навесом, пристроенным к стене хижины, привязанные лошади фыркают, переминаются с ноги на ногу.
Короткое затишье странно подействовало на королеву и менестреля. Взгляды их встретились; в это мгновение любовники пожелали одного и того же. Анастази вскочила, словно в испуге, но Лео уже был рядом, обнимая, прижимаясь губами к губам.
– Что творишь, Лео! Никогда бы не подумала, что ты…
– А чего бы ты хотела от меня, моя прекрасная королева? Слез, песен? – смеясь, прошептал он. Она быстро отвернулась, словно не желая его видеть; длинная, нежная шея в вырезе алого платья была столь притягательна, что Лео, не тратя времени на слова, осыпал ее настойчивыми, жадными поцелуями.
– А если кто-нибудь войдет? Если нас застанут вместе, Лео?..
– Я запер дверь. О, молчи же, только молчи...
Платье сползло с ее плеча, обнажив ключицы, и, касаясь губами, Лео чувствовал биение жилки на шее – торопливые удары сердца.
– Лео, я умоляю тебя…
О чем собиралась просить? Какие доводы искала, заведомо зная, что они бесполезны? Запрокинулась, сжала его запястье – нерешительно, слабо, словно напоказ.
Он легко стряхнул нежную руку, мешавшую его ладони проникнуть под покров из дорогих, расшитых золотом тканей, коснуться ног и всего, что она мнила утаить, стискивая колени. Разжал, опрокинул, припал губами, как припадают к ручью, чтобы утолить жажду. Анастази не противилась, вздохнула прерывисто, нежно; потом еще и еще. Задела коленом его плечо. Он почувствовал тепло ее ладоней на затылке.
И пальцы ее путались в его волосах, пока он блуждал в стране любви, находя самые тайные, заветные пути, по которым может странствовать наслаждение.
Жар, разгоревшийся в них обоих, заполнивший тесную комнатку, заставил их освободиться от одежды, и пожирать друг друга горячими губами, пока все не перепуталось до такой степени, что они не знали уже, где заканчивается ее естество и начинается его.
– Бесстыдница, что ты делаешь?.. Не торопи так…
– Как я могу не..? Нет… Еще, прошу тебя…
Сладкий, дурманящий шепот, его срывающийся голос, ее стоны – какая песня любви! И он сам, забывшийся как мальчишка, что впервые вкусил плотских радостей, о которых давно мечтал…
Дав волю страсти, они не замечали ни бегущего времени, ни того, что непогода стихла, ни растраченных сил; ненадолго отдавшись отдыху, королева вновь уступила любовнику. Настало время ласк затейливых и не столь торопливых, ибо Лео желал воплотить весьма откровенные прихоти. Их неприличность, однако, ничуть не смущала ее, и менестрель осознал, насколько всеохватно счастье мужчины, когда возлюбленная не только красива и весела, но и искусна в деликатном деле взаимного наслаждения.
Теперь он лежал с ней, совершенно, бессовестно счастливый, а она, то и дело склоняясь к нему, целовала уд, терлась щекой о бедра и живот с такой любовью, что Лео жалел о том, как мало человеку дано сил, а желаний всегда гораздо больше, чем возможностей, отпущенных природой. Чувствуя прикосновения, он всякий раз вздрагивал – едва сошедшее на нет возбуждение было слишком велико, и после него даже ласкания отзывались болью.
Он раскрыл ей навстречу руки. Анастази скользнула в его объятия, спрятала голову на плече.
– Я, кажется, страшно проголодалась, Лео, а ты?..
– А я, кажется, страшно расточился сегодня, моя прекрасная любодейка. И все же…