Цветы для наглых

Алеманду сменил рондо, в котором Вольф, по примеру Торнхельма, принимать участия не пожелал. Герцогиня, избавленная от невыносимого для нее общества, с удовольствием пела вместе со всеми плавную, тягучую балладу, взмахивая разноцветными лентами, вышагивая в такт музыке. Анастази не любила петь, но Лео Вагнер, видимо, был готов исполнять все куплеты и за нее, и за себя – лишь бы она улыбалась, пусть и безразлично-вежливой, единственно приличной королеве по отношению к менестрелю улыбкой.

Потом музыканты заиграли тише, и по первым же звукам герцогиня узнала жесту о Варнфриде Золотом Шлеме – неспешный, длинный распев о подвигах славного властителя, далекого предка нынешнего вальденбургского короля.

Сестры выбрали для отдыха широкую скамью у длинной стены зала, напротив камина. Слуги принесли мягких подушек, Альма подала вино. Удо стал слева от королевы, пока никто не видит, прислонился спиной к стене. Фрейлины, госпожа Фем и госпожа Экеспарре, остались при королеве, но на достаточном расстоянии от нее и герцогини, так что никоим образом им не мешали.

И шут вертелся здесь же, цеплялся к коту, устроившемуся у ног хозяйки. Тот благодушествовал, отмахивался широкой лапой лениво, скорее по обязанности, чем от злости. Королева, наблюдая за ними, то и дело поддевала мыском башмачка край каменной плиты на полу.

– Пауль, не зли его, а то будет как в прошлый раз…

– О, это свирепое чудовище тогда чуть не убило меня, моя королева, – пожаловался Пауль, потянулся к нему. Кот вдруг заворчал – пока тихо, но угрожающе, и шут поспешно отдернул руку. – Вот, послушай сама! Ты словно назло старому Паулю привечаешь этаких диких тварей… Тебе совсем не будет жаль, если меня на части разорвут…

Наконец кот, раздраженный приставаниями, поднялся, намереваясь направиться в угол зала – туда, где под присмотром нескольких нянек и старого Виллиберта играли дети, и где можно было разлечься у самой стены, в прохладе и полумраке.

– Удо, оставь его! Пусть идет, куда вздумается. Скажи Виллиберту, что я велела приглядеть за ним, и возвращайся сюда.

Юноша, даже не пытаясь скрыть облегчение, поклонился королеве и бросился исполнять приказание. Анастази велела шуту следовать за пажом.

– Ступай, поиграй с детьми. Они будут тебе рады, ибо ты говоришь с ними на одном языке, и так же бессовестно, как и они, проказничаешь.

– В чем же дело? Ты сердишься, словно мы оказались на скучном деревенском празднике, – шутливо сказала Евгения. – Или прекрасный менестрель недостаточно усердно развлекает тебя, моя королева? Вели его наказать – уверена, Вольф с удовольствием сделает это ради одного из твоих несравненных лукавых взглядов.

– Не знаю, довольна ли я, – словно в рассеянности, Анастази потянула с пальца золотое кольцо, потом поспешно вернула обратно. – В любом случае это невозможно, Юха! Невозможно!..

Королева быстро взглянула в сторону стола. Говорил Торнхельм. Лео Вагнер слушал со спокойным равнодушием человека, привыкшего к манере вальденбургского короля вести беседу. Гетц фон Реель, наоборот, побагровел, засопел, заколыхался тучным телом – гневлив, желчен, и не умеет того скрывать.

Вольф же улыбался – располагающе, открыто. И отвечал, едва Торнхельм умолк, сделав приглашающий жест рукой. Анастази различила – почти прочитала по губам, – знакомое «брат мой», и, затем, настораживающее – «плохим государем я был бы, если…».

Окончания фразы Анастази не расслышала из-за музыки, вновь зазвучавшей громче. Повернулась к сестре.

– Мудрость моего супруга и умение предвидеть последствия своих решений, надеюсь, не позволят ему увлечься каким-нибудь сомнительным начинанием. И все же я опасаюсь этого…

– И оттого так ломаешь пальцы, Ази? Позволь не поверить тебе.

Анастази молчала, потом, несколько помедлив, склонилась к самому уху сестры:

– Если ты помнишь себя и Свена много лет назад, сестра, то я могу тебе более ничего не объяснять. Все, что сейчас происходит со мной – мучение, медленная пытка. К тому же я и вправду не очень хорошо себя чувствую. Думаю, будет лучше, если я поднимусь наверх. Пришли ко мне Альму… Только так, чтобы не поднимать особого шума.

– Хорошо, – помедлив, сказала Евгения. Ей не нравилось, что сестра таким образом втягивает ее в свои тайные дела. – Наверное, тебе и вправду нужно отдохнуть. Побереги себя. Торнхельм нуждается в тебе.

– Благодарю. Веселись вовсю, сестренка, – Анастази быстро поцеловала ее в щеку, а потом подозвала Удо, и, едва тот приблизился, спросила, каковы же его успехи в постижении изящного искусства танца.

Вечно смущавшийся ее внимания юноша покраснел до ушей, но быстро сумел взять себя в руки и отвечал вежливо и обстоятельно. Его волнение проявилось разве что в том, что он время от времени слегка запинался, словно не мог подобрать нужного слова. Анастази слушала с равнодушной благосклонностью, как и всех прочих, кто не был ей интересен. Прервала на полуслове:

– Будет говорить, милый Удо. Порадуй меня – покажи свое мастерство.