Цветы для наглых

Возможно, ее отец, так же, как и она сама, не решается сказать о том важном, что влечет его в Хагельсдорф и служит причиной всяческих хлопот. Любя и щадя друг друга, они только усугубляют ложь…

Анастази усмехнулась. Что ж, она дурная жена, мать, и никудышная королева, но любящая дочь. Придется оставить Золотой Рассвет. Но куда идти? В Керн? В обитель в Иденвальде? Где согласятся принять разведенную супругу и маленького бастарда?

И так все полтора месяца со времени возвращения из Эрлингена – тяжелые раздумья и темные, как драконья желчь, сомнения…

Избавиться от нежеланного плода не так уж трудно с помощью настоя душицы, клевера и еще кое-каких трав, если добавлять его по нескольку ложек в питье, или горячих ванн, способных вызвать выкидыш – а лучше то и другое вместе. Альма, опасавшаяся гнева короля, и потому не спешившая возвращаться в Вальденбург, умела делать такие отвары. Стоит сказать лишь слово – и к услугам баронессы розмарин, что следует бросить в подогретое вино или добавить к мясу; шафран, незаменимый в приготовлении густой похлебки…

Существовали также средства и зелья понадежнее, хоть и более опасные, но при одной мысли о залитой кровью постели или омерзительных инструментах повивального дела Анастази становилось дурно. Железо и медь, крюки, веревки, клещи…

Нет. Разве для того она бежала из Вальденбурга, опасаясь ужасов Красной башни, спасая себя и менестреля, чтобы теперь добровольно отдать себя в руки повитухи, орудующей теми же приспособлениями, что и королевские палачи?..

Ей страстно хотелось жить, хотелось прежней беззаботности и счастья. Но явью стали тоска и тьма, одиночество и отчаяние. В один из таких дней – особенно холодный и темный, когда за стенами замка неистовствовала, завывая, точно ведьма, сизая вьюга, – баронесса все же решилась на непоправимое, и велела Альме готовить зелье. Та повиновалась; к вечеру все было готово, и кубок, наполненный отваром, стоял на столе в опочивальне. Когда Анастази вошла, Альма плотно притворила дверь и встала возле, чтобы никто не мог явиться в покои без спросу.

Анастази, остановившись у стола, смотрела на кубок так, словно в нем был яд. Жидкость маслянисто поблескивала и казалась почти черной. Жарко трепетало пламя свечей.

– Это оно, Альма?..

– Да, моя госпожа. Если вы решили… пейте теперь же. Отвар должен быть горячим.

Анастази медлила, прислушиваясь, ожидая какого-нибудь звука, движения, что нарушат давящую тишину; но оказалось, что единственный способ уничтожить ее – заговорить самой.

– Потом, когда… будет больно?..

– Не знаю, моя госпожа…

Голос служанки звучал едва слышно. Должно быть, она боялась не меньше, чем ее госпожа – правда, совсем иных вещей.

Баронесса резким движением смахнула кубок со стола. Он со стуком покатился по каменным плитам, расплескивая отвар. Она проводила его взглядом, вынула платок, чтобы вытереть упавшие на руку капли.

– Не было ничего. И ты никому не скажешь.

Ребенок Лео Вагнера, самый прекрасный, хотя и нечаянный его подарок, плоть от плоти и кровь от крови, уже жил в ней, и она была не в силах запретить ему эту малость.

Так все закончилось. Альма вытерла пол, выбросила прочь увядшие, мокрые травы. Серебряный кубок омыли холодной водой, обтерли насухо и убрали в один из сундуков.

…Тем временем новости были рассказаны, а жаркое съедено. За столом смеялись, говорили во весь голос. Флориан вновь взялся за арфу. Эрих фон Зюдов пил рейнское; любимая собака барона, ласкаясь, положила голову ему на колени и снизу заглядывала в глаза хозяину, смешно приподнимая брови.

Анастази переводила взгляд с одного лица на другое, и не понимала, что заставляет ее оставаться в зале и изображать веселье. Ей наскучили эти грубые и простые люди, каждый день одни и те же, и будто бы раз и навсегда заведенный порядок жизни. Да, зимнее время суть скука и холод, серые стены, мучительное ожидание весны – но никогда еще тоска не входила так беспощадно, занозой, в сердце, не заставляла опускать голову, чтобы скрыть выступившие слезы.

Где ты теперь, королева?.. Разменяла себя на мелкую монету, да и раздарила всю. Год сделал круг, начнется новый, и все в природе повторится, но разве вернется к тебе то, что ты потеряла по собственной воле?

Она поманила Флориана к себе, и, когда он, отложив арфу, приблизился, указала на свой кубок.

– Подай мне вина, самого крепкого. Да смотри, не разбавляй водой!