Цветы для наглых

Принесли жаркое – обжигающе горячее, истекающее прозрачным соком. Пока Хилькен, как и полагается распорядителю, разделял мясо на крупные куски – для барона, его дочери и некоторых других, Эрих фон Зюдов оправил рукава туники, омыл руки теплой водой. Флориан оставил арфу и приблизился, чтобы прислуживать господину за столом. Пауль, бросив таблички, дразнил собак погремушкой – те только огрызались на него, нетерпеливо ожидая подачек со стола.

…Противостояние между городом и князем шло точно так, как множество других осад и войн. Рыцари князя были храбры и предпринимали многочисленные попытки овладеть городом. Один раз им удалось даже ворваться в привратную башню – правда, спустя несколько часов они вынуждены были отступить…

Так прошло некоторое время; становилось все холодней, и на окрестные поля лег снег, уже не тающий под лучами холодного зимнего солнца. Не желая тратить время и губить своих воинов, а также памятуя, что у города есть некоторые привилегии, лишиться которых было бы для него губительно, князь Райнарт через своего посланника сообщил горожанам, что знает – они люди честные и трудолюбивые, и негоже таким людям страдать из-за шайки воров и смутьянов. Истинный правитель должен быть не только справедлив, но и милосерден – и потому он, эрлингенский князь и господин, готов простить горожан Хоэннегау, если они поклянутся впредь не возносить хулы на дом Райнартов. Взамен он, однако, желает, чтоб ему выдали зачинщиков смуты и тех, кто призывает к раздору…

Его посланник сказал так, и мужчины города, стоя на стене, слушали в молчании. В тот день ворота остались заперты, однако за стеной никто не пел песен и не выкрикивал похвальбы. За время осады запасы в кладовых истощились, а огонь в печах и каминах пожирал слишком много дров.

Три дня Маркус Райнарт и его военачальники ждали ответа, и за эти три дня ни одной повозке, ни одному человеку не удалось проникнуть в город или покинуть его. Четвертым днем, на рассвете, ворота отворились, и мужчины города, из числа самых почтенных и богатых его жителей, вышли навстречу князю и склонились перед ним.

– Что ж, – помолчав, сказала Анастази. – Князь поступил разумно. Были ли после этого беспорядки?..

– О том мне неизвестно, – ответил барон. – Знаю лишь, что князь велел своим рыцарям пресекать всякий грабеж и неправду, и не чинить людям обид; и не так уж много было тех, кого повесили у городских ворот. А бургомистра, эту хитрую крысу, люди сами выволокли на городскую площадь и бросили под ноги княжескому коню, желая этим деянием снискать великодушного прощения. Князь Райнарт велел повесить вора, но прежде тому переломали пальцы на руках, и ноги, а затем отсекли их, ибо тому, кто труслив и бездействует, ни то, ни другое не нужно.

…Седмицу или две назад, здесь же, в трапезном зале, проезжие купцы рассказывали подобную историю – только не об эрлингенском князе, а о маркграфе Восточной марки. Над ним, сменившим лютню на меч и шапку смерда на золотую корону, все еще посмеивались, а Анастази тогда, как и теперь, думалось – так ли уж велика разница между вчерашним простолюдином и князем благороднейшего рода, если действуют они сходным образом, только один волен предать огню и мечу воспротивившийся ему город, а другой – расправиться с непокорными баронами во имя верности королю…

Новые укрепления маркграфского замка возводились со всей возможной быстротой, и в марке шептались, что не иначе как лесные духи помогают новому маркграфу, исправно поставляя камень и лес для нужд строительства, а серебро свое он берет у кобольдов; они же обустраивают его дом, наполняя его дивными и роскошными вещами.

Было в маркграфе – это уже рассказывали вполголоса и почти нехотя, лишь убедившись, что слушающим можно доверять, – что-то жестокое и хитрое, лисье; а шрамы на его левой руке напоминали своим видом отметки от силков, которые смерды ставят на лесных тропах…

Анастази вежливо улыбалась, слушая небывальщину. Купцы пили, ели; хвастались тем, какие чудеса видели и как сумели избежать опасностей, подстерегающих всякого путника на долгом пути от одного побережья до другого…

– Что же барон Кленце? Он ведь тоже был там? – спросила она, стряхнув с себя оцепенение этих мыслей. Если что и достойно воспоминания, то рассказы супруга о битвах, в которых ему довелось сражаться; о том, как гибнут целые города и кровь течет по камням, смешиваясь с водами рек. Эрих фон Зюдов кивнул, двинул по столу полупустой кубок; Флориан поспешно налил еще вина.

– Да, твой супруг был в городе вместе с князем и его людьми; и он в числе тех, кто посоветовал князю сначала сомкнуть вокруг города кольцо, а уж потом вести переговоры. Однако барон не вернулся в Эрлинген. Ему предстоял путь через горный перевал, и дальше, через долину, на юго-запад. Теперь он, должно быть, уже прибыл ко двору графа…

Иоганн Греттер обратился к барону с вопросом, а не потребуется ли в дальнейшем князю помощь – войском или серебром. Анастази же подумала, что с некоторых пор за этим столом слишком уж часто ведется речь о деньгах. Серебро на новый поход, серебро на строительство, подати… А еще странные траты на золотую утварь и драгоценные шелка, благовония и пряности, больше похожие на подарки к помолвке, чем на подношение государю…

Эта мысль пугала больше всего. Что, если отец возымел намерение жениться? У него нет сына, но он еще крепок и, наверное, вполне способен зачать дитя… Но тогда что достанется ей и ее будущему ребенку?..