Страница 166 из 184
Едва повозка возобновила движение, Пауль завел новую песню:
– На заре пастушка шла
Берегом, вдоль речки-и!..**
Далее в складных, но малопристойных виршах пелось о том, как крепость целомудрия скромной пастушки не выдержала первого же приступа и сдалась захватчику, вовсе не отмеченному никакими доблестями. Анастази махнула рукой, и Венке, откинув полог и высунувшись из повозки почти по пояс, звонко прокричала:
– Эй, трескун, госпожа велела тебе помолчать!..
Им оставалось ехать совсем чуть-чуть. Дорога, спускаясь с холма, огибала чашу озера, на каменистых берегах которого росли высокие, стройные сосны, а дальше вновь устремлялась вверх, мимо массивной скалы, вздымавшейся из темной поросли елей; за поворотом открывался прямой путь к замковому мосту.
– В этих владениях, которые довольно скоро станут твоими, очень красиво, сестрица, – Анастази придвинулась к Евгении и нежно обняла. – И, как видно, зима здесь куда мягче, чем у нас.
Маркус Райнарт встречал гостей и невесту с радушием, присущими, как уже успели заметить путники, большинству жителей этой горной страны. В Эрлингене все было готово к венчанию; оставалось дождаться только тевольтского короля, который прибыл лишь на третий день.
С ним прибыли самые знатные его вассалы и множество благородных рыцарей. Анастази узнавала их по цветам одежд, штандартам и вымпелам – вот Гетц фон Реель, его герб – на алом фоне три белых полумесяца; за ним – Хаккены, Кристоф и Хельга. Анастази улыбнулась, увидев их; сердце ее теперь особенно радовалось старым знакомым. Все семейство отца Хельги, барона Родерика Валленштайна. Барон Эрих Реттингайль, королевский казначей, его супруга и сыновья. Клаузевицы и Беркены, фон Нейхинги и Вельварты.
Прибыл и Рихард Кленце – Рихард День-и-ночь, как называли его теперь, разумеется, за глаза, ибо хорошо помнили, что прежде его прозвище было другое – к тому же данное не ленивыми царедворцами, а бесстрашными воинами Сулеймана. Рядом с супругом Анастази увидела Эриха; сын же как будто не знал, что делать, и, лишь повинуясь отцу, что-то сказавшему ему на ухо, поклонился ей, приложив руку к груди. Он все время отводил взгляд, и Анастази поняла, что Эрих стыдится ее.
Это было непривычно и больно, и она в который уже раз сказала себе – терпи, тебе многое еще придется вынести. Разве ты не достаточно знаешь эту жизнь, чтобы понять, что мгновения счастья берут оплату только страданиями и горем?
В шумной толпе придворных и рыцарей, озорных пажей и благородных дам, не было Матильды Вестервельт, еще недавно столь страстно любимой королем. Не было и королевы Маргариты; ей нелегко давалась беременность, и лекарь сумел настоять на том, чтобы она осталась в Тевольте, поручила себя заботам фрейлин и домочадцев.
Королевская свита едва втекла в замковый двор, а в раскрытых воротах уже показался новый отряд, и над головами воинов трепетало незнакомое знамя – на угольно-черном фоне поднявшийся на задние лапы белый лев с раздвоенным хвостом сжимал в лапах серебряный меч и алый щит.
Впереди своих воинов, облаченных в вороненые кольчуги и серые плащи, ехал Лео Вагнер, маркграф Восточной марки. Анастази узнала его раньше, чем он откинул капюшон и обвел суетившихся во дворе замка людей взглядом, в котором властности и самоуверенности много прибавилось против прежнего. Лео по-прежнему предпочитал черное с серебром, но теперь на его одежде был выткан собственный герб, а на плечах блестел мех черного волка – знак торжества и желанной удачи.
Спешившись, – слуга, согласно обычаям, придерживал стремя гнедого, хотя маркграф не нуждался в этом, – Лео поклонился королю, и Вольф улыбнулся ему тепло, почти по-братски; и Анастази приметила, что Гетцу фон Реелю по-прежнему не по душе такая близость между королем и маркграфом. Должно быть, граф всерьез рассчитывал, что, получив титул и отбыв в Восточную марку, Лео неизбежно отдалится от короля и потеряет свое влияние на него…
…– Ты что-то бледна, Анастази, сестра моя, – Вольф подал ей руку, чтобы вместе следовать к вечерней мессе. Здесь, в горах, придерживались строгого и скромного старинного порядка, и вечер накануне венчания почитался временем тишины и благоговения. – Уж не нездоровье ли тому виной? Или ты печалишься о чем-либо?
– О, нет, мой король, – Анастази ничего не оставалось, как улыбнуться и склонить голову. – Поверь, в моем сердце нет места печали, а только радость и благодарность, ибо я благодарна тебе за все, что ты сделал для нас. Видишь, нынче в нашей семье великая радость…
– Отчего же было не посодействовать в таком славном деле – тем более что ты так убеждала меня в его целесообразности? Да и я, надо признать, с почти родственной нежностью отношусь к вашему семейству, – мягко, но с улыбкой хищника, увидевшего перед собой жертву, ответил Вольф; и, уже другим тоном, обратился к Гетцу фон Реелю. – Нынче негоже обсуждать дела, да и завтра времени для этого не найдется… Но пусть князь найдет время для беседы со мной. Он знает, почему.