Страница 133 из 184
Расторопные хагельсдорфские купцы привезли в замок узорчатое полотно, камку, тонкий лен для нижних рубашек – все, что было заказано Анастази и Альмой еще по пути в Золотой Рассвет. У служанок прибавилось работы, ибо королева не взяла из Вальденбурга ничего, кроме украшений, некоторых мелких вещей и нескольких книг – часослова, молитвенника и поднесенного менестрелем песенника, – и теперь ей требовались платья, рубашки и обувь...
Стоя в новой нижней рубашке и чулках на расстеленной на полу для тепла овечьей шкуре, то и дело приподнимая подол, Анастази поддразнивала любовника:
– Гляди, менестрель. Это хорошее полотно, тонкое и легкое, какое не зазорно носить королеве. Но мне будет не хватать тех рубашек, что остались в Вальденбурге, их нежного цвета и запаха шафрана…
Платье из голубого дамаста, на матовом поле которого свивались и переплетались гранатовый цвет и виноградные лозы, лежало, аккуратно расправленное, на крышке сундука. Другое, темно-красное, перешитое Альмой и Венке из старого платья Евгении, королева только что сняла и бросила на постель.
– В парче и в рубище прекрасен лик любви, – ответил Лео, целуя ей руки. – Но, клянусь всей музыкой мира, моя королева, носить рубище и есть простой хлеб ты не будешь.
Анастази ничего не ответила. Полированная бронза прислоненного к стене зеркала отражала ее – стройную, легкую в движениях; поворачиваясь то так, то этак, откидывая голову, поводя плечами, королева улыбалась себе, надеясь, что новая одежда, облекая ее, скроет от преследований, от всего, чем так томится и тревожится душа. Потом, нежно сжав руку менестреля, сказала:
– Я буду признательна, если ты станешь чаще играть для нас. Здесь живут просто и безыскусно; возможно, тебе это не по нраву, ведь ты привык к суете двора. Но кому, как не королевскому менестрелю, знать, чему радуется человеческое сердце?..
В Золотом Рассвете было мало книг, и это особенно печалило ее, привыкшую к изобилию вальденбургского книгохранилища. Оттого порой по вечерам она пересказывала по памяти давно прочитанные книги, дабы развлечь себя и других; ей внимали с удовольствием и жадностью, ибо она знала много такого, что было неведомо и ее отцу, и его ленникам, часто бывавшим в Золотом Рассвете.
Здесь, в стороне от двора и оживленных торговых городов, ей и вправду было нечего делать – разве что молиться, пересчитывать меха, меры зерна и отрезы тканей, бранить служанок за нерадивость, подлинную или мнимую…
Ее слова, пусть и произнесенные с нежностью и любовью, пробудили в менестреле недовольство и тревогу. Да, в Золотом Рассвете хватало тканей и кож, вина в погребах и серебряной посуды, но этот замок никак нельзя было сравнивать с Вальденбургом, и Лео почувствовал неловкость того, что королева, роскошная и ценящая роскошь, живет в условиях почти стесненных.
Особенно раздражало перешитое платье, хоть оно и было ей к лицу; Анастази гордилась своей бережливостью, Лео же понимал, что она не хочет продавать те немногие ценности, что у нее остались. И в то же время пожертвовала хагельсдорфской церкви удивительной красоты перстень с звездчатым рубином редкого темно-красного оттенка! Пользуясь теплой погодой, здесь как раз взялись обновлять настенные росписи, нужны были краски и инструменты, и королева нашла, что, если не поторопиться, можно не успеть до зимы.
Анастази как будто не задумывалась о том, что будет дальше, и жила желаниями. Но радость от их исполнения была преходящей, лишь на мгновение озарявшей светом ее нежные, красивые черты.
…Лео никогда не оставался у нее до утра – вот и теперь покинул опочивальню, едва пропели первые петухи; дошел до отведенной ему спальни возле трапезного зала, но все те же мысли лезли на ум, не давая покоя.
Он вновь поднялся по лестнице, миновал зал и опочивальни, направляясь к небольшой комнате рядом с капеллой, где хранились книги и самая драгоценная посуда, и где Эрих фон Зюдов принимал своих ленников, когда желал говорить с ними о делах, неуместных для пиров и веселья трапезного зала.
Менестрель не рассчитывал, что ему удастся отыскать какую-нибудь книгу, которую проглядела Анастази; к тому же вряд ли комнату оставляют незапертой. Но досада и упрямство лишили его покоя. Он желал делать хоть что-нибудь, даже если в итоге это делание окажется совершенно бесполезным.
К его удивлению, дверь была приоткрыта, и комнату освещало трепещущее пламя лучины. Эрих фон Зюдов склонился над расстеленным на столе пергаменом. Колеблющийся от сквозняков огонек освещал его лицо, с густыми нахмуренными бровями, впалыми щеками и крепким, округлым подбородком. Под правой рукой барона лежали цера и стило.
Лео приоткрыл дверь шире, стараясь произвести достаточно шума, дабы барон не счел его подглядчиком. Эрих фон Зюдов поднял голову.
– Менестрель? Что ты здесь делаешь в такой час?.. Впрочем, хорошо, что ты пришел сюда. Я хотел с тобой говорить, а здесь нам никто не помешает. Садись.