Страница 128 из 184
Торнхельм перевернулся с боку на бок, потом приподнялся на локте – и снова лег. Мысли его приняли иное направление, и он думал о тяжести земной короны, о том, что небо многажды спрашивает с государей за каждую ошибку, всякую слабость и страсть. Сделанное вновь и вновь отзывается в грядущем, как музыка, как эхо, и грехи предков делают для детей неподъемным, словно мельничный жернов, и без того тяжкое бремя власти. Да, Оттокар получит корону – но что, если на ее золоте проступят вдруг кровавые пятна?
Само по себе это не было таким уж удивительным – в иных королевских домах вся история рода состояла из лжи, убийств и предательства, потакания самым мерзким слабостям, – но не от этого ли отговаривал его отец, не для того ли завещал выбирать супругу по любви и вершить суд милосердно, над кем бы он ни был произведен?..
Отчаявшись уснуть, Торнхельм сел на постели, спустил ноги вниз.
– Удо! Эй, мальчишка!..
Тот явился, аккуратный, внимательный, даже пояс с фигурными накладками не забыл, но по лицу видно, что уже десятый сон смотрел…
– Да, мой государь?
– Есть ли там… – Торнхельм махнул рукой в сторону каминного зала. – Найдется ли книга какая-нибудь?..
– «История о падении града Илиона, и многих несчастий его жителей…», мой король, а более ничего. Ваша супруга…
Вальденбургский владыка нетерпеливо отмахнулся.
– Полно, полно, я не хочу этого знать. Почитай мне из этой книги, что сочтешь приемлемым и что не зазорно слушать мужчине.
…Анастази не поняла, что разбудило ее; выплыла из забытья, в которое провалилась, точно в бездонную яму, после изматывающих любовных утех. Но сон королевы не был спокойным и живительным – из тьмы выходили страшные звери, принюхивались, скалили зубы, и сам мрак, казалось, оживал.
Лео спал рядом, едва прикрывшись грубым покрывалом. Менестрелю тоже что-то снилось – Анастази чувствовала, как его рука, лежащая на ее бедре, то и дело вздрагивает.
Вот мы лежим, как супруги, на одном ложе, нагие, связанные неподобной страстью, – думалось королеве. Стены пристанища узки, потолок низок – ни дать ни взять камора под палубой ладьи. И, подобно ладье на стремнине, несется, никем не управляемая – к счастью ли, к крушению?..
Надобно разбудить Альму, велеть ей собираться и немедленно возвратиться в Вальденбург, где муж и сыновья, где следует быть, несмотря ни на что…
Дребезжаще, надрывно закричал петух; но до рассвета было еще далеко. Анастази, опутанная душной темнотой, смотрела в нее, ничего не видя. Казалось, чудища нарушили границу между сном и явью, и теперь идут по пятам, преследуют, сужая и сужая круги.
Лео обнял горячими руками, притянул к себе – но скоро разжал объятия, вновь разметался, отбрасывая покрывало. Королева пыталась снова уснуть, но перед внутренним взором в бесконечном и бесцельном повторении вставали картины прошедшего дня.
Следуя указке недавнего провожатого, они нашли брод там, где река делала поворот, теряясь в густом буковом лесу. Преодолели течение, выбрались на противоположный берег, скрылись под навесом склонившихся к воде деревьев. Земля здесь то выгибалась, вздымалась гребнями, как будто под ее толщей спали неведомые звери, то расступалась оврагами, на дне которых шумели ручьи. Лучи закатного солнца быстро тускнели, а деревья не спешили расступаться, хотя Лео уверял, что хорошо знает дорогу, и лес этот совсем не так велик, каким кажется.
Королева слушала молча, не гневаясь и не споря, а сама прикидывала, хватит ли на всех хлеба, вина и сыра, если придется заночевать в лесу.
Непрерывная скачка и постоянное ожидание погони утомили ее более, чем она предполагала; Альма тоже едва находила в себе силы, чтобы не свалиться с седла; но наконец взорам путников открылась холмистая равнина, с разбросанными то там, то тут лоскутами засеянных полей. Меж полями вился неширокий проселок, то показываясь, то исчезая.
– Еще немного, моя королева, – сказал Лео; в голосе менестреля Анастази услышала ту нежность, которой не могла противиться. – Эта дорога ведет в Тивурт, а оттуда в Стакезее. За поворотом постоялый двор; там ты сможешь умыться и отдохнуть.
По эту сторону Глана менестрель явно чувствовал себя уверенней, и, войдя в зал постоялого двора, встал под тусклым светильником так, чтобы был хорошо заметен шитый серебром королевский орел на черной котте. Заведение пустовало, только в одном из углов, вокруг сооруженного из пустой бочки и широкой доски стола сгрудились несколько человек. Пахло чесноком и горелым маслом.
Анастази невольно прикрыла нос рукой. Лео, взглянув на нее, как-то криво усмехнулся, дернул плечом; прикрикнул на уставившегося на них трактирщика.
– Не проглядишь ли ты глаза, любезнейший?! Тащи снедь, да побыстрее!