Страница 126 из 184
Русые волосы, плохо скрывающие плешь на макушке и неровными прядями падающие на лоб, невзрачные, точно смазанные, черты лица. Одежда недорогая, но опрятная, чуть помявшаяся в долгой дороге – темный плащ, синяя котта, подпоясанная кожаным кушаком без украшений. На поясе кинжал в простых, чуть потертых ножнах.
Удо внимательно смотрел на него, недоумевая, какое дело может быть у короля к этому человеку. Ремесленник? Небогатый торговец? Сколько таких толкалось во время праздников на площадях Ледена и Гюнттале, оглушительно гогоча над шуточками бродячих актеров, бежало за паланкином королевы в попытке поймать медную монетку, которые она всегда швыряла так щедро…
– Скажи его величеству – здесь тот, кого он велел разыскать, – коротко произнес Фогель.
К удивлению юноши, король приветствовал незнакомца радушно, и даже сделал навстречу ему три шага – необыкновенная честь, особенно в отношении того, кто выглядит и ведет себя как простолюдин. Тот же почтительно поклонился, коснулся лбом поданной королем руки, как делали те, кому довелось сражаться под предводительством принца Торнхельма во время страшного Северного похода, много лет назад, когда и самого Удо еще не было на свете.
– Вот и пришлось нам снова свидеться, – произнес Торнхельм, жестом предлагая гостю усаживаться за стол напротив себя. – А ты ведь собирался на покой, Хаган, старый филин?
Тот рассмеялся.
– Ты как всегда прозорлив, мой король. Я имею охоту к тихой жизни… Однако теплая постель и ласковая соседка-вдовушка могут и подождать. Правда, я теперь не так ловок, как прежде, и старые раны тревожат меня… Чем я могу услужить тебе?
Теперь уже улыбнулся Торнхельм.
– Опасаюсь, что вдовушке и впрямь придется немало времени провести в одиночестве. Впрочем, это пойдет на пользу, ибо после она встретит тебя с пылкостью, на какую способны лишь женщины, которым довелось долго спать в холодной постели! Теперь слушай меня…
Названный Хаганом при этих словах оглянулся на распорядителя и пажа. Торнхельм махнул рукой.
– Любезный Фогель, позаботься, чтобы нас не беспокоили!.. Удо, подай еще вина.
Паж и распорядитель одновременно поклонились королю и вышли.
– Кто это такой? – спросил Удо у Фогеля. – Ни разу не слышал, чтобы король произносил его имя…
– Оттого, что король предпочитает не пользоваться услугами таких людей без особой нужды.
Более королевский распорядитель не сказал ничего. Ожидая, пока согреется смешанное с медом вино, Удо подошел к окну, выглянул во двор. Белокурая Биргит, старшая дочь Альмы и Михаэля, несла пузатый глиняный кувшин с молоком. Лопоухий коричневый щенок с белой полосой на морде, от лба до черного носа, катился за ней, пытаясь ухватиться за подол голубого платья, но всякий раз запинался, путаясь в собственных лапах.
Удо вздохнул, сожалея, что не волен теперь же спуститься во двор, отвернулся. Снял вино с огня, поставил на поднос кувшин и два кубка, плошку с засахаренными орехами. Пока занимался приготовлениями, до слуха доносились обрывки тихого разговора. Король говорил тихо, видимо, что-то рассказывая; время от времени его плавную речь прерывали короткие фразы его собеседника, желавшего что-либо уточнить или задать вопрос.
Паж отнес вино в опочивальню, вернулся в каминный зал, и, не желая быть в положении подслушника, раскрыл лежавшую на поставце книгу – это была «История о падении града Илиона и многих несчастьях его жителей, затем воспоследовавших», которую сама королева велела ему найти в книгохранилище, но читать так и не начала.
Ее внезапный отъезд породил множество догадок и кривотолков. Шептались всюду – от спален до караульных комнат. Одни говорили, что пришла дурная весть из родительского дома, и потому королева уехала, не дожидаясь дозволения. Другие болтали, будто бы она поспешила удалиться в Керн, влекомая виной, ужасным грехом, о котором стало известно государю. Или что ее сманил с собой проезжий лекарь, плут, и, несомненно, колдун...
Последнее было совершенно нелепой выдумкой, и Удо сожалел, что не может заставить разом замолчать всех сплетников. А когда спросил совета у отца, что дОлжно думать о происходящем, тот ответил, устремив на сына спокойный, отрешенный взор, словно глядел не на Удо, а куда-то в глубины своей памяти:
– Мы выросли вместе, и были неразлучны во времена юности, до первого замужества госпожи. Иногда мне даже казалось, что я узнал стремления и порывы ее души лучше своих собственных, и потому она так любит беседовать со мной обо всем, что ее волнует или печалит… Но со временем понял, что не нам, простецам, силиться понять разумения высоких людей. С нас довольно любить и не требовать ясности…
– Я люблю госпожу и не колеблясь отдал бы за нее жизнь. Но может ли быть так, что произошло что-то… преступное? И, оставаясь верным королеве, я предаю своего короля?
Пауль положил руки на плечи сыну, наконец взглянул ему прямо в глаза.