Страница 106 из 184
Но не было мира в этой почтительной тишине, она казалась королеве давящей и враждебной, и успокаивало лишь то, что за нею шли верные ей слуги, шел Лео, которого она любила. Они миновали второй лестничный пролет, пересекли пустой зал. Перед караульным помещением на третьем этаже Анастази замерла, словно не решалась войти.
Ее ловкий любовник успел в одно мгновение, в полутьме, пока слуга закреплял на стене факел, украдкой нежно сжать руку королевы, найти ее пальцы под длинным рукавом шелкового платья.
…Слуги уже принесли вино, подали украшенные рубинами серебряные кубки. На столе стоял посеребренный кувшин с навершием в виде львиной головы.
– Ты звал меня, мой возлюбленный супруг? О чем ты желаешь говорить?
Торнхельм ответил не сразу, впился взглядом в ее лицо, Вольф же пригубил вино, словно желая скрыть усмешку. Перстни на его пальцах переливались всеми известными цветами, и Анастази не к месту подумалось, что Торнхельм не любит драгоценностей, находя их подобающими лишь для женщин.
Присутствие Вольфа настораживало и раздражало, но она постаралась не выказать этого. Слегка поклонилась в ответ на приветствие, подошла к мужу, поцеловала, но он принял ее ласку холодно.
– Это неуместно… теперь, моя королева. Время для нежности у нас будет, как только ты ответишь мне.
Какой бы вопрос он ни задал, прислушайся к голосу разума, прежде чем отвечать, сказала себе Анастази. Прислушайся хоть раз.
– Речь пойдет о нашем браке, Анастази.
Лишь усилием воли Анастази сумела сдержать невольный жест, не поднести к груди дрогнувшую руку.
– Здесь нечего обсуждать, мой возлюбленный супруг и господин, – спокойно сказала она. – Мы муж и жена по обычаям и твоей, и моей страны. Я горда честью, которую ты мне оказал, а Вальденбург стал для меня домом; с тобой я хочу быть, и здесь я останусь, если тебе это угодно.
– Что ж, – промолвил при этих словах Торнхельм. – Вот все и решилось.
И тут только Анастази почувствовала, что захлопнулась какая-то западня, о которой ее не предупредили, и в которую она попала из-за лучших своих намерений, стремясь оградить от беды и себя, и тех, кто ей дорог. Ей внезапно бросилось в глаза, как постарел могучий король Торнхельм, какое мрачное, даже свирепое у него лицо.
Она больше не любила его. Не любила его ярости, его тяжелой, слепой страсти, ласки, которая душила, опутывала липкой паутиной, сковывала хуже цепей. Даже нежность, даже благодарность за любовь и защиту – все осталось в прошлом.
– Объясните же мне, что здесь происходит, благородные государи…
Услышав этот голос – низкий и хриплый, будто что-то сдавливает горло, мешая говорить, – Анастази резко обернулась, начиная понимать, в какую игру оказалась втянута. У каменной перегородки стоял Рихард Кленце, но смотрел он не на свою супругу – взгляд его был устремлен на короля Вольфа.
– Так вот для чего ты требовал от меня терпения и здравомыслия, мой король.
– У нас с тобой уговор, барон, – спокойно ответил Вольф. – Ты слышал, что сказано. Решение принято. Ты вправе возвратиться в свои владения, и я стану приветствовать тебя как самого славного из моих вассалов.
Она знала, Рихард мог убить одним ударом, одним стремительным движением, как змея. Но сейчас Анастази не узнавала мужа: барон Кленце стоял неподвижно, и только глаза его горели синим, сапфировым огнем.
– Мы договорились, – повторил Вольф. – Худой мир лучше доброй ссоры. Ваш брак возобновлен быть не может. Короли не отдают своих жен, да и королева сделала свой выбор.
Она видела, как побелело лицо Рихарда, каким темным, страшным сделался шрам на левой щеке, и, приблизившись, сжала его руку, словно это могло его остановить, если бы он действительно хотел драться.
– Я умоляю тебя, Рихард, соглашайся на все, что они предлагают, это не будет бесчестьем. Гораздо важнее, чтобы ты остался жив. Важнее для Эриха и для меня.
Анастази казалось, будто она разговаривает со статуей. Даже мрамор отозвался бы на ее мольбу с большим чувством.
– Барон, – холодно сказал Вольф, которому уже и вправду порядком надоела нелепая гордость вассала. – Я поручился за тебя. Либо ты исполняешь уговор, либо я больше не принимаю участия в твоей судьбе. В этом случае ни сына, ни своей вотчины ты никогда не увидишь. Но все дворяне будут знать, что Рихард Кленце пренебрег доверием короля и опозорил свое имя, и оставил сыну замаранный бесчестьем герб…
О, эти его знаменитые норов и упрямство! При мысли о том, что все может закончиться столь плачевно, у Анастази снова потемнело в глазах. Она поднесла ладонь к лицу, желая этим прикосновением привести себя в чувство, остановить начавшую кружиться комнату.
– Рихард, подумай о нашем сыне! Разве он заслужил это? Глупо, нелепо семь лет идти домой и погибнуть на пороге… И если ты дал слово – сдержи его, иначе что скажут о тебе твой сын и твои ленники?
Она замолчала. Все, что оставалось – просить, заклинать тем, что когда-то у них было, тем, что он так хорошо помнил, раз вернулся сюда. Но ей ли было не знать, сколь мало действуют на него чужие слова, если не соответствуют его собственным намерениям?..