Страница 27 из 49
До сих пор не пойму, откуда во мне взялось столько самообладания, когда я успокаивала рвущего на себе волосы Пашку, вызывала для нас такси и ехала с ним в больницу.
Там нас, естественно, никто не ждал. Поэтому, когда в приемное отделение начал ломиться полупьяный верзила с выпученными глазами, который не мог ничего вразумительно объяснить, охранник собрался вызывать полицию.
Наконец вышла дежурный врач, женщина лет 45 с усталыми покрасневшими глазами. Терпеливо выслушав наши бессвязные объяснения, она сказала спокойно, что «да, привезли женщину и двух мужчин. Живы… В реанимации…»
Скосив глаза на бьющегося головой об стенку Пашку, врач таким же бесцветным голосом добавила, что нужно успокоиться и надеяться на лучшее.
Я смотрела ей вслед в каком-то оцепенении, пытаясь понять смысл ее слов и не понимая его. Стояла до тех пор, пока перепуганный Пашка не начал трясти меня за руки.
- Ей, ты чего? – заглядывал он мне в глаза и шептал осипшим голосом. – Они живы! Понимаешь? Живы! Все хорошо будет!
Пожилой охранник, которому мы помешали выспаться, посмотрел на меня с сочувствием и посоветовал:
- Поезжайте-ка вы домой. Все равно до 8 часов ничего не узнаете. А в реанимацию вообще не пускают. К родственникам врач выходит часов в 10 воон в тот кабинет…
И он показал в направлении темного длинного коридора.
Уехать из больницы казалось мне сродни предательству. Я готова была стоять до утра под дверью, но Пашка практически выволок меня в промозглую ноябрьскую ночь и на такси увез в их с Милой квартиру. До двушки Романова было ближе, но я даже представить себе не могла, как войду туда без него.
Никогда не забуду те несколько часов в чужой квартире. Пашка, кажется, спал, скрючившись на коротком диване, а я сидела, глядя в темноту, и думала, думала…
Все, что раньше казалось важным: мои отношения с Сергеем, ссора с мамой, работа – все отошло на второй план перед самой страшной бедой. В круговерти последних дней у меня не было времени просто осмыслить, как изменилась моя жизнь с появлением Романова. Больше того, я гнала от себя эти мысли, пытаясь относиться к происходящему, как к какому-то временному помешательству. Боялась думать о будущем, строить планы. А вдруг все вернется на круги своя?
Теперь я чувствовала себя до костей продрогшим человеком, которого ненадолго пустили погреться, а сейчас вновь выгнали на холод. И ничего в жизни мне так не хотелось, как вновь оказаться рядом с этим теплом.
Не было еще 8 часов, когда мы приехали к больнице. В приемном отделении молоденькая медсестра на наши вопросы отвечала бодро и деловито. От нее мы узнали, что Милу перевели в палату и ей нужно принести одежду и все необходимое. Романов и Ирокез находились в реанимации, о них можно было узнать только у лечащего врача.
Пашка даже не пытался скрыть своей радости.
- Перевели! Представляешь! Как думаешь, что ей можно есть? Наверное, апельсины нужно купить! – суетился он.
Пашкино счастье раздражало меня до дрожи. Я стиснула зубы, чтоб не закричать на него: «Опомнись! Из-за твоей Милы чуть не погибли люди, чуть не погиб ОН…» Сдержалась лишь потому, что видела: Пашка не в себе и чувств моих ему сейчас не понять.
Когда он сбежал за апельсинами, мне даже стало легче. Вокруг такие же озабоченные, хмурые люди, как я. Все тоже ждут и надеются.
А ждать пришлось долго, и время тянулось невыносимо. Живая очередь к кабинету все росла и росла, но ни в 10, ни в 10:30, ни даже в 11 часов к нам никто не вышел. Люди начали роптать, кому-то стало плохо.
Врач появился только в 11:20. Торопливо пройдя мимо, он крикнул в очередь: «По одному!» - и скрылся за дверью.
Когда я наконец оказалась в кабинете, он даже не поднял головы от своих бумаг, продолжая что-то записывать в толстую тетрадь.
- Проходите быстрее…- буркнул недовольно. – Вы к кому?
У меня пересохло во рту. Сердце стучало так сильно, что шумело в ушах.
- К Романову Алексею, - кое-как смогла выговорить я.
Он начал небрежно листать тетрадь и вдруг замер.
- Вы ему кто? – грубовато спросил, впервые взглянув на меня. – Мы только родственникам даем информацию.
Испугавшись, что сейчас меня могут просто выпроводить за дверь, я уверенно вру:
- Я родственница!
- Мда? – с сомнением глядит на меня врач сквозь очки.
Конечно, я киваю. Да что там! Я готова сказать любую ложь, лишь бы этот кошмар наконец закончился.
Но, скептически хмыкнув, доктор достает телефон.
- Добрый день, - говорит он в трубку, не обращая на меня внимания. – Тут Романовым интересуются… Девушка… Говорит: родственница… Хорошо…. Хорошо…
Отключившись, еще внимательнее смотрит на меня и как-то наигранно-вежливо просит:
- Минутку подождите.
Я согласна на все. Что такое минутка по сравнению с часами, проведенными в неведении! Наверное, сейчас придет врач из реанимации, может быть, для Алексея что-то нужно…
Но в кабинет входит высокий крепкий мужчина лет 50-ти в дорогом модном костюме, который смотрится инородно в этом помещении с грязно-серыми стенами. Не глядя в сторону врача, мужчина подходит ко мне и приказным тоном спрашивает:
- Из какой газеты?
- Что? – ошарашенно бормочу я.
Судя по его сжатым в кулаки рукам, он готов взять меня за шкирку и начать трясти, поэтому я скукоживаюсь на стуле и хватаюсь за сумочку.
- Из какой газеты, журнала? Кто редактор? – нервничает он.
Вдруг смысл его слов начинает доходить до меня, а еще я понимаю, кого он мне напоминает. Вскочив со стула, я пытаюсь объяснить:
- Вы не поняли! Вы отец Алексея? Я просто хотела узнать, как он!