Страница 4 из 7
Полицейские внимательнейшими патрулями исходили ближайшие улицы, осматривали дома, потенциально пригодные для укрытия снайпера. Теперь уже не было никаких сомнений: стрелял именно снайпер. Но как хитро, как нагло, у всех на глазах, да никем не замеченный! Теперь уже никого не задержали, только опросили, Дмитрия – так же, как человека, бывшего непосредственно вблизи совершённого преступления. Заметил ли он где-нибудь отблеск холодной винтовки, на крыше ли, в окне? Дмитрий ничего не видел, ничего не заметил. Прочие едва ли сказали больше, все были взволнованы создавшейся неразберихой и дракой.
Ещё шести не было, а всех свидетелей преступления отпустили по домам.
– Я хочу пойти на исповедь, – сказала Люба в машине, но тут же резко переменила решение, – нет, потом пойду, дома. Давай лучше посмотрим что-нибудь в театре? Мой друг, ты знаешь о новых постановках, что сейчас ставят на сцене?
Дмитрий смотрел на сестру, в её отвлечённые от всего сущего глаза, чистые кристаллики кобальтовых льдинок, на чуть ссутулившиеся плечи.
– Я устала, друг мой, я так хочу спать, – она опустила головку на его плечо.
Иногда так бывает: люди становятся сильнее не из-за своих скрытых душевных запасов, а потому только, что рядом есть иное существо, которое в этой самой силе нуждается. И так бывает: люди иной раз отдают им свою собственную, выпрямляясь в спине, натягивая губы в улыбке или просто защищая всем своим телом, как щитом. Дмитрий понимал, что далеко не так храбр или сдержан, как хочет показаться. Впрочем, что касается второго, то тут он никогда и не был примером, но любовь, как известно, делает человека лучше. Поэтому Дмитрий отвёз Любу в их пристанище, выскочил ненадолго, чтобы выбрать изысканный десерт, и весь остаток дня караулил сестру, – угощал её вкусной едой, читал ей вслух. Пока она отдыхала во сне в своей комнатушке, он читал газеты, те колонки, что писали о культурных событиях в Москве, а в частности, – о пьесах отечественных драматургов, что точно придутся Любоньке по душе. Пытался отвлечься, забыться.
Он отлучился всего на минуту: написал короткое письмо Грегу, в надежде на то, что того отпустили, спустился передать послание управляющему и тут же поднялся в квартиру. Едва он только вошёл, как услышал частое хриплое дыхание. Это Люба проснулась от кошмарного сновидения и никак не могла отдышаться.
– Я тут, я здесь, мой милый друг, принести тебе воды? – он подсел к ней осторожно, чтобы не продавить резко матрац на свою сторону, коснулся её руки. – Тебе снилась смерть? Расскажи мне.
– Нет, – Любовь Николаевна затрясла головой, её волосы разметались по плечам, несколько золотых волосков прилипли к влажной от слезы щёчке. – Это другое.
– Расскажи!
– Порой мне больно... здесь, – она глядела на провал на одеяле, резко спадающем с левого бедра. – Но это ничего, это проходит, если усиленно заниматься... если отвлечься, полностью уйти в сосредоточенное занятием состояние.
Дмитрий слушал, не смел перебить и остро ощущал комок в горле.
– Это ничего, – повторила Любушка. – Но только когда появляется зуд, такое желание поскрести ногтями по коже, чтобы не мешало так, я невольно тянусь рукой, и... пусто. Пустота там, где я чувствую... продолжаю чувствовать... Когда ко мне пристёгнут протез, даже появляется очень занятное ощущение, будто он – правда часть меня. Словно металл и дерево чувствуют эту боль и этот зуд, я даже постукивала по нему, как по настоящей ноге. И беспокойство пропадало. Занятно, да? Мне сейчас приснилось, что мне вживили ногу. Что теперь она слитна со мной, и знаешь, я не хочу операции. Это сделает меня совсем-совсем не такой, совсем-совсем пленённой этой железкой. Она постоянно будет со мной, холодная и, вопреки обманчивой причуде рассудка, абсолютно бесчувственная и неживая. Я не хочу операции.
Люба легла боком, отворачиваясь от него, но не замолчала, а осторожно спросила:
– А что... что Борис Львович тебе говорил?
– Ужасные вещи, мой друг. Ужаснейшие. Я уверен, это просто особенность их поколения, не в меру упрямый консерватизм. Что у него, что у отца... Не волнуйся, поспи ещё немного.
Люба, слушая его, напряженно приподнялась. Потом устроилась удобнее на подушках, Дмитрий укрыл её плечи лёгким одеялом, но знал, вот так просто и наверняка знал, что она не уснёт. В ближайшее время. Он и сам заснул с трудом.
На следующий день, рано утром, Добролюбов вернулся к газетам, взял новый выпуск «Новостей дня», да так и замер. Он грузно упал в кресло, поднося печатные листы ближе к лицу, сминая бумагу и смазывая пальцами свежую краску.
Читал: «...Наряду со многими необъяснимыми пока явлениями преступлений бытовых, но извращённых, каким является, безусловно, удушение господина Р.О. Зимородова, которое было в подробностях описано в предыдущем номере, московских следователей теперь мучают неразрешимой загадкой убийства иностранных граждан. На сегодняшний день убиты пятеро человек, среди которых были англичане, более того – видные деятели науки...».
– Пятеро, – прошептал Дмитрий и углубился в короткое, но такое громкое известие. Прочёл, машинально смял газету, словно та была небольшим блокнотным листом, затем одумался, разгладил нужную страницу и перечёл. Теперь-то уж Грег должен освободиться из заключения! Официально объявлено, что самой правдоподобной версией является действие немецких шпионов, как следствие нынешней политической ситуации.
Дмитрий терялся в буре эмоций, не в силах сидеть спокойно, бездействуя. Он осторожно заглянул в комнату Любы. Девушка лежала так же, боком, и не двигалась, и Добролюбов решил, что она спит. Черкнул коротенькую записку, оставил её на «Новостях дня», отметив колонку неровным чернильным кругом, и ринулся вон из квартиры, не имея ни чёткого плана, ни даже малейшего представления о своих последующих действиях.
Ему необходимо было обсудить с кем-нибудь известие. И да, он собирался совершенно нагло, незванно явиться в дом Бориса Львовича. К тому же, он знал куда ехать. Безусловно, нынешний Арбат уже утратил звание популярнейшего места жительства знати, в основном дома перешли к купцам, различным мастерским. Но дом Воробьёва, такой старинно-ампирный, небольшой и чем-то необъяснимо и сильно напоминающий Дмитрию его собственный, стоял как будто особняком. Мужчина остановил машину у обочины, в нетерпении и волнении хлопнул дверью. Звук вышел настолько громким, что многочисленные прохожие вздрогнули и начали оборачиваться, но Добролюбов этого не видел, – он уже стучал в двери, тяжело дыша и оттягивая мешающий ворот.
– Могу я узнать, кто вы, милостивый государь, и спросить о цели вашего визита? – дверь отворилась, и перед Дмитрием возник черноволосый слуга средних лет.
– Дмитрий Добролюбов! Мне необходимо видеть Бориса Львовича, он знает меня и, скорее всего, догадается, что привело меня сюда.
– Прошу за мной.
Его оставили в гостиной одного. Тонко позвякивали медными стрелками часы, встроенные в кофейный столик и защищённые листом толстого стекла. Дмитрий так и не смог заставить себя сесть.
Борис Львович вошёл неслышно, его мягкая обувь приглушала звук шагов. Математик протер линзу монокля полой домашнего халата, посмотрел сквозь него на своего гостя.
– Так, молодой человек, успокойтесь, – велел Воробьёв, с неудовольствием его оглядывая. – Немедля! Вы так очевидно беспокоитесь, что волей-неволей кажется, что вы причастны к этой истории.
Борис Львович положил на столик свёрнутые «Новости дня». Механизм продолжал тикать под газетными листами, но звук, казалось, сделался лишь звонче.
– Присядьте, ну же, садитесь сюда, напротив меня. Что за паника? Позвольте поинтересоваться, Дмитрий, а что бы вы предприняли, в таком вот состоянии, если бы не застали меня дома? – мужчина проверял крепление запонок сорочки под рукавами халата.
– Не знаю, ничего уже не знаю, – Добролюбов вконец разорвал ленту на вороте и чуть ли не с мясом выдернул верхнюю пуговицу рубашки. – Я всё никак не могу уложить в голове ваши слова. Я словно жил в нормальном, светлом мире, но вдруг оказался в аду! Интриги, игры власть предержащих, смерть...
– Скорее, вы сбросили очки из цветного замутнённого стекла. Лучше б радовались.
– Не могу. Чему радоваться? – Добролюбов ненадолго замолчал и вдруг сказал решительно: – Я увезу Любу домой.
Математик оставил поправлять манжеты, замер и как-то странно посмотрел ему в глаза.
– А сами что?
– Я?.. Приеду, конечно, я не в силах оставить друга!
– А сестру, значит, бросаете. Или, скорее, отмахиваетесь.
– А почему, – медленно произнёс Добролюбов, натянувшись струной, – вы такое внимание нам оказываете, в частности, – Любе?
– А вот это мне нравится, – проговорил Воробьёв и, довольно улыбаясь, выудил из лежащих на столике газетных листков небольшое письмо, – вы начали рассуждать. Продолжайте в том же духе и посмотрите сюда, – он передал письмо Дмитрию.
– Что это? Я узнаю почерк.
– Написано рукой вашего батюшки. Я уже говорил, что мы с ним хорошие друзья. Он просит помочь вам по мере необходимости. А что до вашей сестры... Она стала одной из участниц особой государственной программы, так сказать.
– А отец... Он знает, как обстоят дела и как... А что с Любой?
Воробьёв кивнул и откинулся на спинку кресла. Тикали часы.
– Знает. Всё знает. И это он предложил включить своё младшее дитя в эту программу, – что-то вроде общего обучения. Знаете ведь, образованию женщин уделяется далеко не такое пристальное внимание, как, я думаю, стоило бы уделить. Но мы исправимся. Вот увидите, молодой человек, как обновлённая Россия поднимет высоко голову! Пока мы только скрыто экспериментируем, пробуем... Но в будущем, в будущем... Да-с, милсдарь, нас ждёт чудесное время. Я надеюсь, – он подался вперёд в доверительном жесте, – я могу рассчитывать на вашу сознательность? Ваша сестра хорошо на вас влияет, вы становитесь собраннее. А это очень кстати. Значит, я могу быть откровенным полностью?
– Да, – глухо проговорил Дмитрий, потрясённый.
– Не обижайтесь, ради Бога, ни на кого. Поймите, когда вы гостили на вражеской территории, доверить вам информацию засекреченную было верхом глупости. Поймите и простите. Но скажите лучше, знаете ли вы особое, практически стратегически важное значение Рязани? Вероятно, нет. Я скажу вам так: что Москва, что Петербург полны иностранных соглядатаев, и дело тут не в несчастных немцах, это всё контроль, неустанный, жёсткий. Видно, кто-то особо умелый вдруг стал очень проницательным, я даже догадываюсь... Впрочем, это-то вам едва ли интересно. Скажу так, мы близки к прорыву. В Рязани очень много сил и времени вкладывали в постройку новых летающих кораблей, небольших, стремительных, – поверьте, я не хвалюсь, первые испытания прошли превосходно! Я лично присутствовал, потому не пустословлю. Но, как вы уже, верно, догадались, об этом пронюхали. Собрание инженеров и математиков, сорванное убийством, планировалось в Петербурге. Почему, вы думаете, его перенесли в Москву?
– Тер... – Дмитрий прочистил горло, – территориально ближе к Рязани...
– О да. Теперь вы понимаете? Они приняли решение, основываясь на одной простой истине: чем ближе ты подходишь, тем яснее видишь. И вот они все слетелись сюда. Нельзя доверять никому!
Дмитрий, резко обмякнув, хотел задать ещё вопрос, но внутри столика будто что-то треснуло, часы вдруг запели и оглушили его. Слова погибли в этом звоне, не успев принять свою окончательную форму. К ним зашла Воробьёва, пригласила радушно Дмитрия к чаю. Борис Львович больше к теме не возвращался – Добролюбов рассудил, что он избегает говорить о происходящем при жене. В ужаснейшем самочувствии Дмитрий откланялся, но напоследок получил официальное приглашение на ужин от Воробьёва. Молодой человек пообещал всенепременно быть с сестрой и ушёл.
Он рискнул проехать не слишком удобной дорогой, но его тянуло проверить вчерашнее место действий.
Во дворе дома Брашмана ходили люди в форме. Конечно, тел уже не было. Дмитрий заново ощутил рвотные позывы. Всё вокруг было мрачным, настороженным, пыльным, дымным. Похолодало резко. Он проезжал мимо миниатюрных часовен, контрастно-белеющих среди зданий рыжих, красных, бежевых, серых, коричневых... В переулке, замерший в новом машинном скоплении, он заметил фигуру лошади. На радость толпе она, как настоящая, но лишённая кожи, демонстрировала стержни, шестерни, котёл на месте живота. Она дышала паром, стригла ушами, немного поворачивала шею. Что особенно радовало городскую шпану и оборванцев, а также дам в модных атласных накидках, так это её передние ноги. Железная лошадь поднимала ногу, а затем била ею по камню площадочки, на которой и была установлена, выбивая искры. Управлялась она вентилем, напоминавшим собою рулевое колесо. Стоявший рядом с лошадью юноша крутил его, заставляя лошадь двигаться. Дамы смеялись. Рядом с дорогой пробежал разносчик газет. Где, разумеется, тоже писали об убийствах. И это совсем не вписывалось в общую картину спокойной городской жизни.
В гостиницу он приехал только к вечеру. Как назло, место для машины нашлось лишь в отдалении от главного входа, и потому Добролюбов, припарковавшись, вышел и двинулся обратно пешком. Он шел вдоль домов и размышлял. Внезапно над головой громыхнул далекий гром – один раз, второй. За неестественными облаками труб можно было разглядеть лишь небольшие отсветы. Дмитрий вдруг подумал, что это небо – как потолок, это не может называться небом. Думал о доме, об отце и матери, о звёздах, о дирижаблях над Рязанью, думал, что где-то там, в ещё зелёном чистом царстве, стоят спрятанные ото всех новейшие разработки. Что хотел сказать Борис Львович? Дмитрию казалось, он понял едва ли половину. Любу он не увезёт, она была невольной свидетельницей двух нападений, если она поспешно уедет домой, за ней могут последовать недоброжелатели, и она приведёт их прямо к тайным кораблям. Значит, им нужно остаться и переждать, дождаться окончания истории, чем бы она ни закончилась. Дмитрий признался себе, что гордится достижениями Отечества и не стал бы ни в коем случае раскрывать доверенную ему тайну. Кроме того, что же со снайперами? Число жертв велико, значит, их несколько. Может, и правда шпионы из Германии? Но Вернер тоже был немцем, – за что его убили? Или он знал и хотел предостеречь? Ведь там завязалось противоборство, его могли заставить умолкнуть раньше, чем он откроет глаза англичан на грозившую им беду. Но даже если так, думал Дмитрий, почему бьют по столь разным людям? Первый из них, Тэйлор, вообще имел малую связь с миром механики, какой прок в его смерти? Предупреждение?
Дмитрий жалел, что не смог развить тему при Борисе Львовиче. Ему помешали изумление и супруга математика. Но есть же ещё приглашение на ужин. Вот прекрасная возможность!
Внезапно Дмитрий замер, ошарашенно глядя на горящие внутренним светом окна их с Любой квартирки. В одном из окон виднелось два силуэта. Немедля он поднялся вверх, взлетел по лестнице крупной хищной птицей. Вошёл и обомлел.
Грег сидел в их гостевой и рукой тянулся к креслу Любы в надежде прикоснуться к её руке, Люба же со смущением и страхом пыталась отгородиться.
– Дмитрий! Как я рад тебя видеть! – Грег поднялся, приветствуя его.
Почему-то первое, что увидел Добролюбов, взглянув на друга, был пояс с пристёгнутой кобурой. И новейший револьвер в ней.