Страница 7 из 7
– Вставай, – Дмитрий сам слышал неровный стук зубов, но не мог заставить челюсти расслабиться и перестать выбивать нервный частый ритм, – Грег, тебя задело. Поднимайся, друг.
Он опустился на колени, чуть не поскользнулся и не упал. Потряс друга за плечо, крайне осторожно, чтобы не причинить боли, но едва ли дела Грега были хуже, чем у Стоукера, – пуля прошла вскользь, прорвав ткань рубашки и пиджака. Фортресс поднялся. Его лицо было смертельно бледным.
– Дмитрий, – позвал он друга шёпотом, – я обещал ей... Я пытался, чтобы он... Что же нам делать? Дмитрий, он же из разведки.
Добролюбов и сам не знал. То, что спецслужбы точно узнают о гибели своего сотрудника, не вызывало и тени сомненья. И то что они узнают, что он и Грег явно к причастны к этой с смерти, – тоже. Даже если скрыть тело, останутся следы, останутся свидетели... Множество свидетелей, в первую очередь, среди тех, кто работал в гостинице.
– Сперва вернёмся и займемся твоей раной. Хотя бы наложим повязку, чтобы остановить кровь. Я помогу тебе, – сказал он, вновь протягивая руку другу.
Они не нашли внешних лестниц. А даже если бы и нашли, они не могли и помыслить о том, чтобы спуститься вниз, – там лежал убитый. Конечно, Дмитрий Николаевич ясно осознавал, что им необходимо спуститься, что им придётся, несмотря на всё их нежелание, подойти к остывающему телу, взглянуть на него и решиться на какие-то действия. Но молодые люди понимали, что решительность эта пока выше их сил. Они только понадеялись, что дождь будет заливать улицы Москвы так же рьяно и дальше, и никому, ни одной благоразумной душе, не придёт в голову прогуливаться в ночную грозу и что никто не найдёт изломанного тела. Молодые люди едва переставляли ноги, на них давила усталость, они были лишены ночного отдыха, они оба были измотаны, а их тела – совершенно истощены нервным напряжением и физической нагрузкой.
Вдруг небо над их головами заслонил дирижабль. Его неспешное движение сопровождали шумы двигателей и скрип. Только благодаря этому воздушному кораблю они смогли осилить то расстояние, которое до этого так ловко и безболезненно, почти незаметно для самих себя, преодолели в вихре погони – небесный гигант заслонил их от дождя. Одного Бога стоило благодарить за то, что Грег прыгал первым, без его помощи Дмитрий, с его массивным телом, просто упал бы, став таким же жёстким и неживым, как их недавний недруг, но надёжные руки друга не позволили ему пропасть.
В гостиницу они вернулись тем же путём, через небольшую дверку на крыше. И изумились. Вся гостиница погрузилась в полумрак, она стала пустой, абсолютно безлюдной. Друзья не встретили ни души, и даже в лобби, среди зеркал и кожаной мебели, было темно и тихо. Стрелки на часах, казалось, замерли.
Вплоть до дверей номера Грега молодые люди молчали, – молчание угнетало их и нервировало, но сами они не решались его нарушить. Опасаясь встретить на своём пути постояльца гостиницы или служащего, они замирали порой, им казалось, они слышат шаги, но столь же сильно они боялись пустоты, которая царила всюду.
– Задвижка, – прохрипел Фортресс, когда они вошли в комнаты. Губы у него тряслись. – Запри дверь. Чёрт возьми, Дмитрий, что я наделал!..
– Снимай, снимай сейчас же рубашку, не болтай. Дай взглянуть.
Рана и впрямь не была ужасающей. Она была влажной от крови и воды, горячей и яркой, но не внушала всепобеждающего страха. Дмитрий понимал: это оттого, что самый страшный миг осознания, острый, нещадный, они уже пережили, когда взглянули с высоты дома на землю и увидели результат своих действий. Руку друга Дмитрий перевязывал долго, у него не получалось закрепить повязку так, чтобы она ровно и плотно держалась на плече, а англичанин всё не замолкал.
– Что я наделал!.. Зачем, зачем я приехал к вам, зачем я только потащил тебя за собой! – сокрушался Грег. Его глаза нещадно слезились. – Из-за меня ты погиб! Из-за мена она... О Боже, из-за меня её брат пропал.
Дмитрий не мог ответить. Горло сжали невидимые тиски. Ему хотелось расплакаться, как незрелому мальчишке, хотелось пожалеть себя, обругать это больное время, эту болезненную погоню, эту нелепую смерть. Хотелось найти виноватого, но он убеждал себя воздержаться от этого, цеплялся за мысль, что это низко. Низко и недостойно. И уж кого, а Грега он ни в чём винить не будет!
– Нам нужно убрать тело, спрятать! – только говорил он.
– Дмитрий, нет, его найдут, мы уже ничего не сможем сделать. Это не в наших силах.
– Я не стану ждать, когда нас схватят и назовут убийцами! – разъярился Добролюбов, вскочив с места. – Я не позволю им обвинить во всём нас двоих. Мы невиновны, это нелепая ошибка! Мы должны воспрепятствовать этому, противопоставить холодной воле все наши усилия.
Грег долго молчал. Он весь продрог. Мёрз и Дмитрий, но сам он уже дрожал от гнева и негодования, а вовсе не от холода. Наконец поднялся и англичанин.
– Ты прав, мой храбрый друг, я малодушно хотел оставить всё как есть, спрятаться внутри себя, но лучше я возьму пример с тебя. Идём, но только надо бы не забыть о нашем первоначальном интересе.
Они вместе спустились в холл, опасливо озираясь, но гостиница действительно казалась пустой. Стучать в соседние номера они не рискнули. Дмитрию всё казалось, что здесь происходит что-то невероятное, что на самом деле гостиница полна людей, но отчего-то именно сейчас, почти перед рассветом, что был неотличим от ночи в этом дымном городе, все вокруг уединились для какого-то одного загадочного ритуала. Что за каждой дверью сидел жрец в темной хламиде и беззвучно шептал заклинания. Дмитрий глубоко вздохнул, выдохнул и потряс головой. Он понимал, что в глазах двоится, что головокружение, которое он испытывает, даже направление его движения делает неровным. Добролюбова водило из стороны в сторону. Молодой человек не сразу понял, что имел в виду Грег, но доверился ему и смиренно шёл следом. Они остановились у закрытой двери покойного шпиона. Дмитрий вдруг отчётливо осознал, что эту дверь никто не мог закрыть. Друзья слишком испугались вооруженного агента, а сам Стоукер едва ли бы стал останавливаться, чтобы её прикрыть. Но вот перед ними закрытая дверь. Дмитрий еле дышал, ему виделось, что внутри уже снуют полицейские. Грег же то ли слишком устал, то ли был слишком поглощён мыслью о задуманном, так как, не задерживаясь, открыл незапертую дверь и вошёл. Внутри никого не было. Добролюбов на негнущихся ногах вошёл следом.
Только потом он начал думать, что его воспоминания искажены, что память его подводит, излишне травмированная недавним событием. Потому что в комнате было темно, все вещи лежали, казалось, на своих исконных местах. Не было бумаг на полу, не было открытой тумбы и папки, из которой вылетел листок... Дмитрий машинально схватился за грудь, – он же тогда успел сложить его и поместить в небольшой кожаный кармашек жилета. Значит, это не путаница мыслей, там были документы! Грег методично обследовал комнату, заглядывал в ящики стола и даже в шкаф. Но не было ничего, абсолютно ничего странного или просто необычного. Личные вещи, чемоданы, никаких следов деятельности разведки. Кроме, пожалуй, одного. Как только Фортрессу пришла в голову мысль покопаться в туалетных принадлежностях на комоде, под флаконом духов, под тяжёлым кубом стекла с желтоватым парфюмом внутри и с массивным толстым дном, Грег обнаружил небольшую записку, скорее даже памятку. Оставалось неясным только то, кто именно её написал: Стоукер самому себе, или разведчику передали указание. Сам по себе текст был безобидным, в его содержании не было ничего, что могло бы указать на род занятий Стоукера. Ровно были написаны следующие слова: «Необходимо быть внимательным ко всему, но более всего – к немецким гражданам». По сути, фраза ничего не дающая. Напряжение в отношениях Германии и Англии уже давно не было новостью. Но Грег воспрял духом.
– Это лишний раз подтверждает все мои слова! Ему велели идти по следу немцев, но он решил по-своему, он решил пойти за вами!..
– И теперь он мёртв, – вставил Дмитрий, опустошённо глядя на занавешенное окно. – Нам нужно что-то предпринять. Надо его увезти. И быстрее, Грег, время близится к шести.
Молодым людям показалось, что дождь стал тише, начал угасать. Но на улицах, под тёмным нёбом и жёлтым светом фонарей, они никого не встретили. Только тёплые окошки домов напоминали им о том, что друзья находятся в крупном густонаселённом городе.
– Сперва надо его найти, – рассуждал Добролюбов уже спокойнее, – оттащим его к дороге, и кто-нибудь из нас подгонит машину. Вдвоём мы должны будем поместить его внутрь.
– А что потом? Куда мы повезём его, что мы с ним будем делать? – Фортресс беспрерывно оглядывался по сторонам.
– Не знаю, друг. Не знаю.
Они углубились в лабиринты узеньких улочек между домами, ориентировались же друзья по силуэтам домов, выгадывая нужное место. Конечно, они не убежали далеко там, на крышах,значит, считал Дмитрий, этот злополучный двор должен быть поблизости. Беда состояла лишь в том, что на земле всё казалось иным, незнакомым, а потому они блуждали дольше, чем планировали, а когда наконец наткнулись на небольшой дворик, тот самый, они не увидели Стоукера. Его попросту нигде не было. Добролюбов давно бросил привычку креститься, сызмальства прививаемую ему его матерью, но сейчас, когда волосы на голове молодого человека встали дыбом, а ему подумалось, что Стоукер вдруг ожил и поднялся, ведомый местью, правая рука сама дёрнулась в порыве осенить Дмитрия крестным знамением. Потерянные, они с Грегом оглядывали все закоулки дворика, проверяли даже громоздкие мусорные баки, изредка протирали глаза. Ничего. Они даже усомнились в правильности своего выбора, решив, что пришли совсем в другое место. Смотрели вверх. Пытались определить ту самую крышу.
– Смотри! – вдруг воскликнул Грег. Дмитрий и сам смотрел туда же, куда указывал друг. Над тем самым местом, где стояла гостиница, вверх поднимался совершенно чёрный столп дыма. Дождь резко оборвался, пролив последние ленивые брызги. Дмитрий и Грег ринулись обратно, перепрыгивая лужи и отталкиваясь руками от холодных стен, когда в резких поворотах инерция заставляла их продолжать заданное направление. Они уже были не так быстры, как обоим хотелось, и на центральной улице они оказались далеко не среди первых свидетелей происшествия.
Ничего уже не осталось от прежней безлюдности, от тишины. Горел ярко свет, пожарные бригады тушили огонь, который и верно разгорелся в гостинице на верхних этажах. Полицейские скручивали какого-то грубо орущего человека. Кричал этот человек что-то угрожающее. На немецком языке. Ещё пара служителей порядка несли на носилках тело задохнувшегося в дыму. На несчастного накинули покрывало, чтобы не шокировать собравшуюся публику.
– Прошу простить меня, что здесь случилось? – спросил Грег у стоявшего вблизи мужчины, но тут же понял, что говорил на английском, и исправился.
– Пожар, сударь, сами вот видеть изволите. Сперва думали, несчастный случай, один вот бедолага угорел в дыму, его вон господа несут. Но потом полицеские схватили типа с горючей смесью, сказали, что террорист. Хотел всех гостей спалить, да не вышло.
Дмитрий и Грег переглянулись. В лицах обоих проступила растерянность и абсолютное непонимание. Толпа вдруг зашумела, заохала: пламя затихло. Господин в форме вышел перед воротами гостиничной ограды и звучным голосом огласил, что среди пострадавших нет ни единого гостя, что пожар потушили оперативно и тем самым уберегли имущество людей. Преступник, говорил этот пышноусый господин, пойман и будет доставлен туда, где ему самое место. Так же он извинился перед разбуженными и перепуганными учёными и английскими гостями и уверил, что они могут спокойно пройти в свои комнаты. Друзья медленно шли среди встревоженных постояльцев, потерянные.
Гостиница сияла приветливыми огнями, персонал услужливо предлагал любую помощь. Добролюбову и Фортрессу дали два пледа – они оба были абсолютно вымокшими.
– Прошу вас, милостивый государь, – говорил почтенный мужчина, набрасывая на Грега тёплую шерстяную ткань, – изволите горячих напитков, господин Фортресс, сэр?
– Нет, благодарю, – проговорил тот еле слышно.
– Прошу извинить за моё замечание, сэр, но гулять под дождём опасно, вы можете простудиться. Могу я предложить вашему гостю халат?
Никто будто и не видел никакой погони, не слышал ничего подозрительного, никаких шумов с верхнего пролёта лестниц, ведущих на крыши. Дмитрий вообще сомневался в том, что всё происходящее реально, это более всего походило на страшно запутанный сон. Он принял халат из рук услужливого мужчины. А позже друзья, поднявшись в комнаты Фортресса, безвольно отдались сну. Грег, который сел на край кровати, сложив на груди руки, уснул там же, только завалился тяжело набок. Держался ладонью за терзаемое болью плечо. Конечно, верхом глупости было бы обратиться за помощью к местному медику, тут же бы всплыли вопросы, прояснять которые друзья не желали. Что же до Дмитрия... Он сел в кресло, вытянув длинные ноги, завернувшись в одолженный халат. Он уснул, истерзанный этой ночью, сам не заметив того сладкого мига, когда погрузился в состояние между явью и её осознанием и полумраком загадочных грёз. Но, по правде, не снилось ему ничего, не успело присниться.
Добролюбов вздрогнул. Его пробудил хлопок дверей соседнего номера. Обычно Дмитрий спал крепко, его не трогали звуки на улице или вовсе звуки комнаты, в которой он спал, но в этот раз он резко раскрыл глаза, ощупал себя, увидел друга на кровати, подошёл к окну. Сырость, серость, приглушённые тона. Москва покоилась в пасмурной туманной дымке. Дмитрий выглянул за дверь коридора, в котором беседовали два джентльмена в высоких цилиндрах. Обсуждали будущий, назло всем обстоятельствам назначенный вечер науки и просвещения. Мужчины полагали, что с преступлениями покончено, в газетах опубликовали чудесную новость: задержаны участники убийств и покушений. Добролюбов прикрыл дверь. Снова подошёл к креслу, сел, протёр глаза. Грег спал, что называется, без задних ног, Добролюбову совсем не хотелось нарушать его покой, вместо этого он принялся обдумывать своё положение. Он беспокоился о Любе. Как она там? Дмитрий шумно выдохнул, обругал себя за то, что не снял всю одежду, – влажная, она причиняла ему неудобства. Он распахнул ставший таким же влажным халат и принялся расстёгивать жилет. Вдруг замер. Он вспомнил о записке, которая сейчас лежала в кожаном кармане, напротив сердца. Это самое сердце пропустило пару ударов, будто бы раздулось, забилось чаще. Добролюбов медленно достал лист. Вода не пощадила бумаги, на ней проступали чернильные разводы, и была она вся размякшая и хрупкая. Дмитрий разворачивал лист с превеликой осторожностью.
Он читал черновик отчёта. В нём Стоукер указывал на неоднозначность всех наблюдений, полагая, что английскую разведку водят за нос. Он в несколько грубой манере писал о своих соображениях, приводил доводы в пользу своей теории и обещал при необходимой помощи вывести русских на чистую воду. Дмитрий застыл, только глаза его остались подвижными, разбирали незнакомый почерк и пытались угадать размытые водой слова. Стоукер писал: немецких радикалов поддерживает правительство России, их укрывали и снабжали до недавнего времени, сейчас же выпустили, чтобы замести след своей тайной деятельности. Он писал, что в убийстве Тейлора и прочих виновна русская контрразведка, потому как были агенты, подозревавшие разработку оружия и средств воздушного перемещения, вооруженной техники. И умерли они прежде, чем составить полную картину действительности и оповестить власти Великобритании. Разведчик предупреждал, что Российская империя не станет и дальше подчиняться негласному соглашению о главенстве Англии в мировом сообществе. И приводил список возможных участников тайной русской организации. Руки Дмитрия дрожали. Взгляд его рассеяно скользил по тайному перечню, составленному агентом. Среди фамилий именитых князей и офицеров, дворянских дочерей, которые якобы прошли специальную подготовку для реализации важнейших задач разведки, он видел лишь одно имя: Любовь Николаевна Добролюбова.
«Это невозможно», – мелькнула одна-единственная мысль и тут же угасла. Дмитрий, не понимая, что делает, комкал и рвал неслучившийся отчёт. Молодой человек медленно встал, медленно снял халат, медленно надел свой фрак. Он всё делал медленно: боялся, что с резкими движениями в голову хлынут мысли, которых он не желал. Он смял мелкие обрывки и кусочки, поместил в карманы, вышел из гостиничного номера, спустился вниз, прошёл обычным своим неспешным шагом по крохотному дворику, подошёл к машине. Ему враз стало больно и жарко, и если в любое другое время он решил бы, что нездоров, то теперь не знал, что и думать. Он хотел видеть сестру, свою Любашу с ангельски чистыми глазами.
Добролюбов дёрнул рычаг, машина дрогнула, забурлила, покатилась неспешно по улицам Москвы. А Дмитрий вспоминал слова Воробьёва о некой специальной обучающей программе для дочерей российских дворянских родов, вспоминал Любино тяжёлое и грустное желание исповеди, вспоминал, как она сосредоточенно втирала масло в механизм протеза. Он вспоминал, как ловко и быстро она научилась закреплять все виды конструкций к своей искалеченной ноге. Вспоминал, что в тот проклятый день смерти Тейлора она за всё предоставленное ей время так и не переменила протез. Или переменила? Дмитрий ощущал сухость во рту, чувствовал нездоровое шевеление и боль в животе, в глубине запутанных органов и сосудов. Несмотря на свою нарочитую неторопливость, машина уже подъезжала к экстравагантному зданию с яркими всполохами зелени у входа. Темнело. Дмитрий узнал по часам, что они с Грегом долго спали. Возможно, Грег спит и сейчас, и даже ни о чём не догадывается. Добролюбов понял, что тот ужас, который родился из осознания совершённого ими убийства, и рядом не стоит с тем ужасом, который охватил его теперь. И тем не менее, он же заставлял его подниматься вверх по лестнице. Гулко било по ушам эхо шагов.
Дмитрий вошёл в незапертую квартирку. Любу он не видел, но отчего-то твёрдо знал: она здесь. Добролюбов прошёл в её комнату, сел у продолговатых чемоданов, открыл сперва один, – не тот, затем другой, – с ладной, блестящей холодом ножкой. Услышал неровный шаг: один шажок невесомый и лёгкий, за ним – неестественный стук протеза. Люба подошла и села возле него прямо на пол. Дмитрий взглянул на сестру. Он видел её покрасневшие печальные глаза, её красивое, но совершенно бледное лицо. Он понял, что она догадалась о его знании.
Люба потянулась к протезу в чемодане. Дмитрий не дышал, боялся дрогнуть. Девушка чётко, ставшими привычными движениями отодвигала пластины механической ноги, смещала металлическую стопу, усилиями своих рук превращая её в оружие. Последней деталью, вставшей в своё место, был прицел. Добролюбова поместила эту странную трансформированную винтовку себе на колени, огладила пальцами приклад, спусковую скобу.
– Было страшно, – сказала она, – это было очень страшно, Дмитрий.
Добролюбов не мог пошевелиться, он мог только смотреть на неё, на самое дорогое существо в своей жизни.
– Я лучший стрелок, ты знаешь?.. Это, – она снова огладила винтовку, остановившись на крышке магазинной коробки; её голос был тих и ломок, – создал Князевский. Борис Львович тебе рассказал о его судьбе, я знаю. И он же привёз её мне год назад. До этого я училась стрелять на самых обычных снайперских винтовках, отец очень гордился моими успехами...
Дмитрий вспомнил, что именно отец предложил ему взять с собой Любу. Разумеется, он всё знал. Знал и Воробьёв, близкий друг Добролюбова-старшего.
– Меня никто не принуждал. Они просто рассказали о том, что грозит нашей родине. Позже я открыла в себе достаточное терпение и умение. Приходится же мне терпеть фантомные боли, приходится же мне разбираться в устройствах протезов... О Тейлоре мне рассказывали. Рассказывали и о других, кто потенциально мог знать о наших тайнах. Я, – её голос дрогнул, – решила действовать сама. Было так удобно: вечер, раскрытые окна, люди заперлись в комнатах. Было очень страшно... Только не думай, Дмитрий, что были убиты все английские шпионы, были убиты лишь самые лучшие, самые догадливые. А ещё...
Её голос вдруг оборвался, задрожав.
– Ещё пришлось пожертвовать людьми, которые были способны нас раскрыть. И ими тоже.
Дмитрий ярко представил себе дом Брашмана и драку немца и английского учёного. Люба подняла взгляд заплаканных, но решительных и умных глаз. Дмитрий как сквозь толщу воды слышал шаги многочисленных ног. Люди заходили к ним в квартирку, топая закованными в сталь каблуками. Дмитрий не мог отвести взгляда от лица сестры. Кто-то с силой завел его руки за спину и держал как в тисках.
– ...ваша светлость, нет нужды. Позвольте поговорить с этим молодым человеком, я уверен, мы всё сможем решить, – услышал Дмитрий голос Воробьёва. Тот вежливо обращался к кому-то, кого Добролюбов не видел.
– Ну что же, Дмитрий, здравствуй.
Математик закрыл дверь Любиной комнаты. Теперь Дмитрий видел дюжих молодцов в тёмно-зелёной форме. Двое удерживали его руки, ещё трое стояли у стен. Он узнал одного, он уже видел его лицо, даже не один раз. Почтальон. Тот самый, что доставил письма: одно ему, другое – Любе... с указаниями дальнейших действий.
– Любовь Николаевна, прошу, не переживайте, – Воробьёв поклонился девушке. – Знайте, мы всё уладим. Кроме того, с учётом некоторых обстоятельств, Дмитрия уже можно счесть нашим союзником. Так, Дмитрий Николаевич? Мы уже начали беспокоиться, когда вы так прытко выскочили на крыши, уже думали вмешаться, но вы и сами справились. Вы и этот ваш друг. Не благодарите за нашу небольшую помощь, мы были обязаны помочь вам укрыть следы преступления.
– И что же теперь? – Дмитрий говорил хрипло. Он был уничтожен, обессилен, побеждён. Его вовсе не было нужды держать, он не был способен хоть как-то сопротивляться. Он не мог сопротивляться Любе, только не ей, смотревшей на него с таким сожалением.
– Не бойтесь, молодой человек, не бойтесь. Всё будет хорошо. Мы уже достаточно поработали, остался лишь один, особо ретивый. Его смерть пока будет последней. Но она необходима для спокойного сна многих и многих тысяч людей. Вас подержат пока в заключении, но не как преступника, а как... потенциального друга. Вы не будете ни в чём нуждаться, мы же будем уверены, что ваш шок и ваши... принципы не сослужат нам дурную службу.
– Грег... – прошептал Дмитрий. Люба взглянула на Бориса Львовича, чуть нахмурила светлые брови. Воробьёв кивнул.
– И тут вам не о чем беспокоиться. Я наглядно убедился в моральных качествах вашего товарища. Его никто не посмеет задержать, обвинить в чём-то или причинить вред. Более того, он нам необходим: с него все обвинения сняты, он ещё вхож в учёное сообщество, и он же станет спутником вашей милой сестры на предстоящем собрании, которое станет последним для нашей угрозы. Что вы, кстати, скажете ему, Любовь Николаевна, об отсутствии его друга и вашего брата?
– Я скажу, что Дмитрий заболел, заболел тяжело. Что он сейчас пребывает в успокоении в руках заботливых друзей. Он мне поверит.
Да, Грег поверит. Он околдован, пленён, он и мысли не допустит о виновности Любы.
Девушка отложила протез-винтовку на пол и приподнялась. Её мягкие холодные руки коснулись лица Дмитрия, унимая жар, а розовые губы прижались к его лбу.
– Мой добрый брат, это не будет ложью. Ты простужен, ты сам это ощущаешь, и ты в руках друзей, тебе нечего бояться, ибо друзья эти могущественны. Их много, Дмитрий, и мы среди них. – Она снова поцеловала его лоб и прошептала: – Я взяла на душу грех, непростительный грех, но я готова к испытаниям и страданиям. Я не прошу тебя о прощении, но я верю, что вскоре ты меня поймёшь. Поймёшь, что в этом мире нельзя просто оставаться в стороне, мир принуждает нас действовать.
Молодец в форме со знакомым лицом почтальона подал ей руку, когда она, отстранившись, хотела подняться.
– Господин Фортресс был очень добр к нам, я позабочусь о том, чтобы он ни о чём не узнал, чтобы он сохранил душевный покой. Я не прощаюсь, брат мой, мы скоро увидимся, но дома. Там нас уже ждут матушка и отец.
Её аккуратная головка с распущенными золотыми волосами, приподнятая на тонкой шее, её прямая спина с мягким силуэтом плеч и рук вызывали почти навязчивое чувство восхищения.
– Я горжусь вами не меньше, чем ваш отец, Любовь Николаевна. Вы очень рассудительны и мудры. Нам нужно немедля заняться вашим туалетом. Моя жена поможет вам блистать на новом вечере, – говорил также восхищённый Воробьёв.
Винтовку бережно поднял юноша с синими нашивками на плечах. Глаза Дмитрия слезились. Он видел, как скрываются в маленькой гостиной квартиры Люба, Воробьёв и небольшая свита из троих солдатиков.
– И всё же, Любовь Николаевна, должен признать, что в вас таится огромная отвага. Признаюсь, я не ожидал такого, – услышал он доносившийся из комнаты голос Воробьева.
– Я тоже. Но течение времени меняет нас сильнее, чем может показаться.
Конец
С этой книгой читают
Фантастика
32098
Помощница лорда-архивариуса
Варвара Корсарова
642084
Фантастический детектив
35032
Бездна, полная звёзд
Инесса Иванова
65325
Историческое фэнтези
49994
Наваждение и благородство
Мария Геррер
622988