Страница 3 из 7
Люба сидела в кресле с совершенно бледным лицом. Она прерывисто дышала, напуганная криками, и прижимала свои красивые похолодевшие руки к груди. Рядом, на полу, лежал её мучитель-протез и продолговатый чемодан.
– Люба! Любушка, – Дмитрий бросился к сестре, падая перед ней на колени. – Ничего не бойся, тебе нечего бояться. Всё хорошо.
Так утешал он девушку, прижимая её к себе. Культя недоразвитой ножки упиралась ему в бок, а холодные руки сомкнулись на плечах. Она дрожала, бедная маленькая Люба, золотой ангел. Только пережив этот момент великого страха и облегчения, Дмитрий понял: Грег остался там, возле убитого. Добролюбова дрожащими руками наладила всё тот же брошенный протез, и они вместе направились в лобби, чтобы узнать хотя бы что-нибудь из обстоятельств дела и убедить всех в своей полной непричастности к нему. Дмитрий был бы рад вовсе не посвящать сестру в происходящее, но понимал, что едва ли такое шумное событие позволит ему её укрыть.
Из здания никого не выпускали, закрывали окна и проверяли всех проживающих в номерах. Допрашивали и Грега. Он, как оказалось, побежал следом за другом, но его задержали раньше, опасались того, что это он убийца и совершит побег. Открытый Фортресс честно признался в своей нелюбви к убитому и также заявил о своём алиби, которое подтвердил Дмитрий. Когда же с ними двумя было покончено, полиция сразу набросилась на Любу, что вызвало у Добролюбова приступ праведного гнева, – он чуть было даже не ввязался в драку со служителями правопорядка, но Любушка, милая нежная Любушка, успокоила его и дала свои показания. Ей даже пришлось продемонстрировать протез под платьем, чтобы объяснить своё уединение в комнатах. Заикаясь, Добролюбова предложила осмотреть, – с позволения Грега, разумеется, – комнаты, где лежали и покупки, и чемодан с заменой. Но, слава Богу, полицейским было достаточно уже сказанного и увиденного. Любу более никто не смел тревожить, и она с братом могла свободно покинуть это суетное место.
Грегу пришлось подписать некие бумаги, привезённые представителями посольства Великобритании в Москве. Дмитрий видел, как помрачнело лицо друга, когда тот прочёл текст на желтоватых листах и поставил свою подпись, но Фортресс не был бы Фортрессом, если бы даже пребывая в столь угрюмом настроении, не позаботился о тех, кому прежде вызвался помогать: поговорив с полицией и прояснив все подробности своего участия в деле, он подвёз их в уютное местечко, которое в прошлый визит в Москву стало надежным убежищем для Добролюбова.
– Это невероятно, ужасно! – в сердцах восклицал Дмитрий Николаевич. – Что там, Грег, ты что-нибудь слышал?
Англичанин сосредоточенно смотрел на дорогу.
– Это дело дурно пахнет. Кто бы ни был убийцей Тейлора, этот кто-то действовал тихо и быстро. Прострелил голову, попал прямо в висок, метко. Возможно, даже с близкого расстояния, – сказал он и добавил совсем тихо, – или это был снайпер.
Дмитрий оглянулся на Любушку, он боялся ещё больше напугать её, бедную.
– Ты думаешь, это возможно?
– Почему нет? В гостинице три этажа, Тейлор во время выстрела находился на втором. Если стреляли сверху...
– И все окна были открыты. Не было звона стекла.
Грег кивнул, огляделся вокруг. В горящем, подсвеченном огнями Москвы смоге вместо неба резкими вырезанными аппликациями плотного чёрного картона выступали дома, над головой плыли такие же чёрные небесные корабли. Люба на заднем сидении рвано выдохнула.
– Иисусе Христе сыне Божий... – тихо шептала она.
– Да, вероятно, это было продумано заранее. Но меня удивляет то, что снайпер точно подгадал время, когда большинство гостей разошлись по своим номерам.
Они замолкли и молчали до тех пор, пока машина не остановилась у небольшого серого здания в несколько экстравагантном стиле, с крохотным садиком перед крыльцом. В жёлтом свете зелень казалась ещё ярче, ещё сочнее, да ещё и на фоне цвета каменных стен. Дмитрий вышел и тихо попросил друга подождать его у машины. В первую очередь стоило позаботиться о Любе, об этом кричали его родственные инстинкты, что были сильнее прочих. Добролюбов проводил девушку внутрь, взяв только особо ценные для неё протезы и её чемодан, поздоровался с управляющим и направился в арендованную им неделю назад квартирку. Внутри их встретил очень приятный интерьер в кремовых тонах, достаточно высокие потолки и удобная система занавесей, благодаря которым можно было открыть окно, или же закрыть плотной тканью, используя лишь круговой винт у изголовья кровати. Брат оставил Любу в её комнатке, бережно коснувшись губами её ледяного, чуть влажного лба. Пообещал не задерживаться долго, а лишь забрать несколько пакетов из машины. На деле же он, спустившись, глухо произнёс:
– Я понимаю, мой друг, ты не хочешь что-то рассказывать мне. Я не могу заставлять тебя, но ты хотя бы мог не делать вид, что тебе совсем ничего не известно. Я очень обеспокоен, и беспокойство моё напрямую связано с тобой, – он сжал крупной сильной рукой плечо Фортресса, – ты будешь жить в том месте, в месте, где произошло убийство.
– Ты добрый человек, Дмитрий, – вдруг торжественно начал Грег, – и я верю тебе так же, как и самому себе. Но с нами была твоя младшая сестра, как же она была напугана!.. При ней я не мог позволить себе говорить, теперь же тебе откроюсь. То, что я скажу тебе... – он понизил голос и склонил голову – ...Мои соотечественники негласно договорились не обсуждать это между собой за пределами Англии. Да и там – исключительно шёпотом. Слушай!
Они прогуливались вдоль пустынной улицы, не отходя далеко от машины. Грег рассказывал о недовольстве лондонской интеллигенции текущей внешней политикой. По всему выходило, что Великобритания ревниво охраняет путь лидерства и технического превосходства, потому и боится Германии, вдруг сделавшей резкий скачок в развитии промышленности, в разработке оружия и усовершенствовании кораблей. И выглядят обрушившиеся на неё запреты как ущемление, вмешательство в жизнь другого государства, суверенного и уважаемого. В гостинице англичан допрашивали не только русские полицейские, ещё большее внимание иностранцам уделяли высокопоставленные господа из посольства, потому как предполагали спланированную месть соотечественников убитого: Тейлор был резок в своих высказываниях и горячо поддерживал политику правительства, а приезжие учёные в своём большинстве выступали против подобных действий. Им претила мысль о тирании Великобритании над всем миром. Но, как бы то ни было, разве это повод для убийства?
– Разве так, такими вот методами, можно чего-нибудь добиться? – Фортресс говорил взволнованно, и с каждым его словом Дмитрий мрачнел всё больше.
– Будь бдителен, Грег, – прощаясь, сказал он.
– Буду, мой добрый русский друг!
И только со скрипом колёс и с целым облаком пара, вдруг вырвавшимся из машинных труб, он воскликнул.
– Позаботься о юной мисс, не допусти, чтобы она боялась ещё больше!
И уехал. Дмитрий собрал все пакеты в одну руку и открыл парадные двери. Поднимаясь в их временную московскую квартирку, он всё размышлял об услышанном. Он, хоть и был в Лондоне, в Брайтоне, в Бристоле, в Бирмингеме, никогда и краем уха не слышал о целом движении недовольных британцев, способных даже поднять бунт. Вообще, вся Англия казалась ему отлаженным, хорошо смазанным механизмом. Вот он, взгляд человека извне, что едва ли узрел суть! Добролюбов зашёл и хорошо запер дверь. В квартирке было темно, горело всего несколько свечей в прихожей и виднелся слабый свет из Любушкиной комнаты. Дмитрий тихо заглянул к сестре.
Перед зажжённой свечой на столике у плотно закрытого окна Люба поставила маленькую иконку, что дала ей в дорогу мать. Сама Добролюбова стояла на коленях перед образом Спасителя, нервно комкая в руках подол домашнего халата.
– Любушка... Люба, – позвал он её тихо. Она вздрогнула, резко обернулась, – Поди сюда.
Люба послушно поднялась и направилась к Дмитрию. Он видел, как иной раз при движениях ткань ясно обрисовывала очертания самого лёгкого протеза, самого малоподвижного и наименее прочного, но с удобным, хоть и обширным, креплением к бедру и даже к поясу. Страшное зрелище: там, где должна виднеться девичья ножка, проглядывала тонкая ось, напоминавшая оголённую кость, без жил, без мышц. Брат обнял Любу, совсем маленькую рядом с его исполинской фигурой, провёл ладонью по распущенным золотым волосам.
– Это всё так далеко от нас. Забудь, забудь, мой друг, и все страхи пройдут. Завтра я покажу тебе самые красивые места Москвы, пойдём к Великому мосту над Москвой-рекой. Он чудесный, многоуровневый, огромный и, при всём при этом, раздвижной... Любонька, не дрожи так. Давай я закажу ужин, мы с тобой поедим и ляжем спать.
После того, как Люба забылась во сне, Дмитрий смотрел в её мягкое доброе лицо и рассуждал о правильности своего решения. Он увёз её из родного дома в надежде на некое улучшение её жизни. Конечно, он заботился о ней, она – самое дорогое ему существо, он никогда бы не позволил никому навредить этой девочке ни физически, ни ментально, но вот – случилось ужасное. Как же это перенесёт его сострадательная Любушка?
Наутро все переживания, сглаженные было ночным отдыхом, вновь поднялись и ударили уже больнее, прямо в цель. Дмитрий только окончил завтракать, когда дверной колокольчик ожил и пролил свой тонкий звон по прихожей. Нежданным посетителем оказался почтальон, обычный такой молодой человек, в пиджаке и с бляхой на груди, один из тех, кто разъезжает по Москве на старенькой примитивной модели машины и развозит письма. Он поклонился и преподнёс Дмитрию целых два конверта: для него и для Любушки. Добролюбов растерянно сунул в шершавую ладонь почтальона девять копеек и захлопнул дверь.
– Любонька, тебе вот пишут. Возьми-ка, – он передал ей аккуратный, тщательно склеенный конверт, а сам ушёл к себе в комнату, чтобы вскрыть своё письмо. Оно было на английском, – писал, без сомнения, Грег. И вот его-то сообщение и пробудило в Добролюбове большое беспокойство и негодование. Друг писал, что история оказалась ещё мрачнее, чем ему думалось на первый взгляд. Писал, что всё приобрело ещё худший окрас: ночью приезжали ещё люди, детективы, они обыскали всю гостиницу, заглянули в каждый уголок, проверили даже личные вещи постояльцев. И, кажется, Грега решили задержать, не то как свидетеля, не то как возможного соучастника убийства, и всё из-за его прямоты и упрямства! Не следовало ему говорить ничего о Тейлоре, это только привнесло осложнения в и без того запутанное дело. Дмитрий отбросил листок на стол и заходил кругами по комнате. Но логика тут прослеживалась: если подозревают действительно месть, то почему бы этим мстителям не действовать сообща? Это бы объяснило и повсеместно распахнутые окна, и тишину в коридорах. В конце концов... ни одного свидетеля. Ни одной живой души. Но Грег не мог быть среди заговорщиков, это нелепо! Такой доблестный человек, бескорыстный и понимающий, он не мог одобрить столь подлое нападение, нет, да ещё и такое глупое. К чему вообще было это убийство? Да и в таком месте? Создавалось ощущение путаницы, нелепицы.
К нему шагнула Люба. Несмело, взволнованно спросила:
– Друг мой, что с тобой? Что ещё приключилось?
– Грега задержали сегодня утром. Что там творится, одному Богу известно! Так, Люба, я должен поехать туда. Если его ещё не увезли чёрт-те куда, я должен доказать его непричастность, я был с ним всё это время, это же хоть что-нибудь да значит?
Люба с силой сжала его руку.
– Не оставляй меня здесь, – сказала она дрожащим голосом. – Возьми с собой. Вчера этот господин был к нам очень внимателен и добр, и я не могу не пойти тоже.
Конечно же, он сдался. Как он мог противиться этому колдовскому взгляду, этим глазам, что и просили, и требовали? Дмитрий велел сестре собираться и быть готовой отправиться сию же минуту, как только он скажет. Сам же он спустился вниз, оформил заказ машины, предоставив свидетельство о возможности управления транспортом, и тут же оплатил услугу. Через час они уже ехали по пыльным дорогам, объезжая малыми улицами виднеющиеся впереди паровые туманы, – верные признаки большого скопления машин. И, надо сказать, они не были единственными, кого заинтересовали вечерние события. По прибытии Дмитрий и Люба увидели, что у закрытых ворот гостиницы толпились самые разные люди, пытаясь что-то разглядеть за решёткой ограды и спинами полицейских.
– Нет, так мы никогда не попадём туда, – отчаянно произнёс Дмитрий, сжимая Любушкину ручку.
– А зачем же вам, молодой человек, понадобилось туда входить? – заговорил стоящий рядом немолодой мужчина, очень солидный, в тёмном фраке и с длинной тростью с руках. Добролюбов с удивлением узнал в нём прекрасного гидромеханика и математика, Воробьёва Бориса Львовича, о котором ещё до отъезда Дмитрия за границу восторженно кричали заголовки газет с приведёнными ниже фотографиями этого видного деятеля. Ещё большее удивление овладело молодым человеком, когда Воробьёв вдруг обратился к его сестре.
– Любовь Николаевна, вы ли это? Я рад, рад, позвольте вашу руку... Ах, а ваше лицо мне кажется знакомым. Ужель вы старший сын Николая Добролюбова?
– Вы верно заметили, это я. Но позвольте, откуда вы?..
– Это не фокус, дорогой мой Дмитрий Николаевич, я знаю вашего батюшку, очень хорошо знаю. В конце концов, много лет назад я окончил физико-математический факультет Рязанского университета. Да, а время летит... полёт его стремителен, – взгляд Бориса Львовича стал мягче, рассеяннее, но тут же он взял себя в руки: – А с вашей милой сестрой я встретился примерно год назад, если мне не изменяет память. Что скажете, Любовь Николаевна?
– Да. Я очень рада видеть вас в добром здравии. Но зачем вы здесь?
Воробьёв взглянул на закрытые ворота, затем чуть качнул головой в сторону, приглашая собеседников проследовать за ним, и неспешно направился вверх по улице, подальше от толпы. Брат и сестра не отставали от него ни на шаг.
– Как можно было подумать, что подобное событие не привлечёт внимания? Меня больше беспокоит ваше желание оказаться по ту вон сторону ограды, – Борис Львович указал концом трости на молчаливо возвышающуюся позади них гостиницу. Дмитрий, обрадованный некоему заочному знакомству с таким умным человеком, рассказал в деталях и красках об их неожиданном свидетельстве этого происшествия, рассказал о несправедливо обвинённом Греге и о желании ему помочь. Но надежды на помощь учёного мужа не оправдались: Воробьёв недовольно сжал губы, нахмурился.
– И думать забудьте, молодой человек. Нет и нет, если только вы не желаете беды и себе, и вашей сестре, и родителям, всей России!
– Но почему? – не понимал Дмитрий.
– А я вам объясню: одно малейшее подозрение в том, что за этим преступлением стоит хоть какой вам угодно русский человек, и всё пропало! Конец всем добрым отношениям Российской империи и Запада. Вы хотите, чтобы пример с Германией повторился? Нет уж, милостивый государь, от этого будет больше вреда, чем пользы. Вы своим дружеским беспокойством навредите целой стране, целой нации!
Дмитрий не мог поверить услышанному, настолько всё сказанное было грозным и пугающим, но, главное, несправедливым!
– Задержали невиновного человека! Как я могу называться его другом, если не вступлюсь за него?
– Сможете, а еще будете называться осторожным и мудрым, поверьте. Кроме того, я не советую, как вы сказали, вовсе не вступаться за этого юношу. Вступитесь, если вас потревожит следствие, но не раньше, никоим образом. Кроме того, вы мало информированы о сложившейся ситуации и слишком вспыльчивы.
– Но что же делать?
Воробьёв остановился, в задумчивости огладил медный узорный набалдашник трости, имевший вид крупного дирижабля, искусно выполненного.
– Я мог бы вам помочь, – так сказать, по старому знакомству с вашим батюшкой. Ваш несчастный друг не сможет стать проводником для вас на предстоящем вечере. Но я там буду, и я мог бы взять вас с собой как своих спутников. Возможно, среди незадержанных англичан и редких французов вы узнаете что-нибудь.
Дмитрий ухватился за это предложение как за спасительную соломинку, он просто не мог бездействовать в такой ситуации, это противоречило его натуре. Как он мог бросить человека, который столько раз приходил ему на помощь, который познакомил его с новой страной и новыми порядками? Едва слышный намёк Воробьева стал для Дмитрия руководством к действию, и он не собирался его упускать.
– Значит, мы условились. Будьте готовы к указанному времени. Но взамен я прошу вас: будьте благоразумны, – Воробьёв вытянул из кармана часы на цепи, степенно кивнул головой, прощаясь, и направился, по-видимому, к своей машине.
– Борис Львович, постойте! – нагнал математика Добролюбов. – Вам правда кажется, что Россию могут... сильно ограничить? Но если примерно наказать преступника, выдать его...
– И что же выйдет? Нет-нет, Англия и Америка непрестанно ищут малейший повод заточить нашу родину в оковы. Более того, всё это, с позволения сказать, происшествие может оказаться прекрасно разыгранным действом, чтобы бросить на нас тень. И, Дмитрий, разговаривать об этом здесь весьма и весьма неумно. Продолжим позже.
Добролюбов смотрел ему вслед. Любушка стояла рядом, крепко держа руку брата.
– Значит, завтра? – спросила она. Дмитрию почудилась жесткость в её голосе. Он посмотрел вниз, увидел её серьёзное лицо.
– Да, друг мой.