Ей Снился Сон

Я всегда прихожу поздно

От дверей до дверей сквозь руки.

Я вбиваю пальцы, как гвозди,

В звонки и дверные стуки.

Ограничено небо шляпой,

Преклоняюсь перед терпением.

Ты меня могла бы и выгнать,

Руководствуясь вдохновением.

Смени свой постылый адрес,

Чтоб я опоздал вовеки,

Чтоб я оказался за кадром,

Созерцая людские реки.

На дорогу – горбушка хлеба,

Три куриных вкрутую яйца.

Ведь каждой собаке есть дело,

Что ребёнок не знает отца.

Ты – моё наказание,

Ты – мой камень на душу.

Не прощаюсь и не до свидания,

Загляни ко мне как-нибудь лучше.

Прибеги через все расстояния,

От дверей до дверей сквозь руки,

И вбей свои пальцы, как гвозди,

В звонки и дверные стуки.

А. Якущенко «Я всегда прихожу поздно»

Ей снился сон.

Сон, похожий на жизнь.

Долгую-долгую жизнь, прожитую без него.

Ей снилось, что Она пыталась уйти, но не ушла. Снилось, что Она пренебрегла одним ради другого и очень ошиблась. Снилось, что обманувшись сходством, шагнула, как в бездну, в объятья, оказавшиеся шелковой сетью. Хотела спасти чайку, а выпустила дракона. Ошиблась. Опять ошиблась. Снились купальские костры и цветы, сплетенные стеблями, над высоким челом. И слова, что Она хотела сказать, так и не сорвались с губ, а те, что прозвучали, не имели права на жизнь. И выпал снег, и заморозил юную зелень, и снова стало белым-бело. Ошиблась. Опять ошиблась.

Ей снились мужчины с родинкой на левой скуле под нижним веком. Похожие на него. И тем привлекавшие ее внимание. Желанные. Не похожие на него. Совсем чужие. Не готовые понять и принять. Отщипывавшие от ее души по кусочку. Разливавшие ее по стопкам, бокалам и стаканам. Никто не нуждался в искренней чистоте ее родниковой воды, никто не искал источника. Пока не взошло Солнце. Осветившее, согревшее, припавшее к ее роднику, дорожившее им, воскресившее и взлелеявшее ее душу.

Ей снились дети. Она их бесконечно любила. Она старалась сохранить в памяти их чудесные улыбки, их милые проказы, их победы. Поддерживала их в трудный час, согревала в ненастье. Она всегда знала, что дети – это счастье. Еще когда ей было пять лет, Она решила, что детей у нее будет не меньше трех. Родные посмеялись, покрутили пальцем у виска и сказали: «Ты маленькая еще, подрастешь – поймешь, передумаешь». Но Она не передумала. Она была уверена, что детей в семье должно быть не меньше трех. У нее было больше.

В этой долгой жизни без него все было очень долгим. Долгие дни и долгие ночи. Очень-очень долгие годы. Хотя и казалось, что они летят, что она листает их, как страницы книги. Умирали родственники и друзья. Уходили из жизни кумиры. Взрослели дети. На лице появлялись морщины, а в волосах – седина. Жизнь швыряла ее, как вешний ручей швыряет бумажный кораблик, треплет о коряги и камни, тянет ко дну. Боролась, выплывала, старалась не размякнуть и не расклеиться. Мир удивлял событьями, открытиями, новшествами. Заставлял учиться снова и снова.

В этой долгой жизни без него, вопреки ожиданиям, оказалось все-таки много света и много музыки, много радости и много любви. И все же нет-нет, да и вспыхивала в сердце черным пламенем строчка из песни: «Пока нет твоей любви, мне всегда будет хотеться чего-то еще» - и наворачивались слезы, и душа превращалась в жалобно скулящий комок.

Или это был не сон?

В распахнувшиеся глаза брызнула холодная белизна январского утра, полыхавшая в вечном небе в окне. Сердце то колотилось бешено, то сжималось и, словно пес, сев на обмороженный хвост, поднимало заиндевевшую на морозе морду в белоснежную высь и выло тоскливо, протяжно. Подскочила температура. Першило в горле. Знобило. Хотелось завернуться в одеяло и снова уснуть. Может быть, во сне Она увидит верное решение: ехать ей на эту чертову репетицию или не ехать? Или плюнуть и пойти на генеральную, куда ее пригласили друзья из театрального? Имеет Она, в конце концов, право один раз сделать не то, чего хочет Он? Впрочем, сегодня Он ее и не ждет: сам вчера сказал об этом. И все же. И все же…

Утро началось тяжело. Противоречия буквально разрывали ее, и ни кофе, ни музыка, ни телевизор не могли заглушить эти завывания внутри. Она ругала себя за безволие и бесхребетность, убеждала себя в нецелесообразности поездки, напоминала себе о друзьях из театрального коллектива, но ничего не помогало. Ей отчаянно хотелось бросить все, растоптать свою гордость и поехать к нему. Пусть – третьей лишней. Пусть – молча сидеть на диване и глупо улыбаться. Но быть рядом!!! Рядом с ним!!!

Приехали дети. Маска равнодушного веселья мгновенно скользнула на ее лицо. Она показывала им свои безделушки и маленькие «сокровища», сопровождая эту «экскурсию» историями об их появлении. Шутила и смеялась. И все время посматривала на часы. Сейчас. Вот сейчас. Если Она соберется, то приедет как раз к началу. А если Криптик немного опоздает – он постоянно опаздывает – у нее будет немного времени, чтобы побыть наедине… От этой мысли кружилась голова и сосало под ложечкой. Она снова начинала злиться на себя: «Не поеду! Хочу, но не поеду! Господи, как же я хочу!!!»

Нервы натянулись струной. До жути, до боли, до тоскливого звона. Припомнился сон. Жизнь без него. А что, если… Нет, этого не должно случиться! Голова закружилась. Краска сбежала с ее лица. Улыбка погасла. Отключившись на мгновение, Она будто вновь пережила эту долгую жизнь без него и поняла, что если это случится не во сне, ей не справиться снова. Глухим голосом извинилась перед детьми, сказала, что обязательно должна быть на репетиции. Девочки переглянулись удивленно, но ничего не сказали. Молча смотрели, как Она мечется по квартире, собираясь, как застегивает шубу трясущимися руками. Вышли в сумеречный январь. В автобусе и в троллейбусе переговаривались в полголоса, поглядывали в ее, наполненные тревогой, глаза. Странный это был путь. Им, конечно, и прежде приходилось видеть резкие смены ее настроения, но чтобы так… Тревога передалась и им. Они не задавали вопросов. Раз Она говорит, что надо, значит надо, значит – важно.