Ей Снился Сон

Умылась бездною бесцветных глаз,

Надела взгляд надуманно-беспечный

И над землей красиво понеслась,

Вальсируя в потоке бесконечном

Людей, машин, деревьев, облаков,

Скользя по глади глянцевых приветствий,

И от формально вежливых кивков

Душе как будто в клетке тесно! Тесно!

И снова задушила горький вздох,

И на лице тоска не отразилась.

Она готова к холоду дорог.

И стоит ли надеяться на милость?

Ю. Соловьева «Она»

Ей снился сон.

Фиолетовый мрак, разорванный разрядами молний. Вибрирует. Содрогается. Пульсирует. Вдруг в вышине распахивается дверь. Оттуда выплескивается нестерпимо яркий белый свет. На пороге появляется знакомый силуэт. Тревожно взметнулись волосы. Он кричит оглушительно: «Неееееееееееееееееееееет!!!» - и гулкое эхо сотрясает пространство. Вспышка. Дрожь. Кромешная тьма.

Или это был не сон?

Она с трудом открыла глаза, хватая ртом воздух. Тело тряслось, руки ходили ходуном. Физической боли не было. Но что-то огромное, черное наступило ногой на грудь, раздавило сердце, точно окурок. Вытерла слезы. Стиснула зубы. Давай. Давай! Еще раз!

Вспышка. Дрожь. Невыносимое сияние.

Ей снился сон.

Серо-голубые глаза. Огромные. Во все небо. Во всю ее безумную жизнь. Смотрят, не мигая, наполненные укором, ужасом и смертельной тоской. Она глядит в них, не отрываясь. Она летит в них, как в бездну. Она жаждет раствориться в них.

Серо-голубые глаза наполняются слезами. Вот уже первые капли дрожат на ресницах. Сердце сжимается от боли. Она хотела бы вычерпать это отчаянье ладонями, выпить его глоток за глотком, но не успела. И, кажется, не успеет опять.

Серо-голубые глаза. Ближе и ближе. Зрачок начинает пульсировать и расширяться. Она чувствует, что ее затягивает в бездонность этих зрачков, как в воронку. Глубже и глубже. Она слышит внутри себя шепот: «Что ты делаешь?! Что ты делаешь?!» Она продолжает лететь.

Где-то вдалеке – или в глубине? – в самой гуще мрака этой вращающейся бездны распахивается дверь. Оттуда выплескивается нестерпимо яркий белый свет. На пороге появляется знакомый силуэт. Тревожно взметнулись волосы. Он кричит оглушительно: «Неееееееееееееееееееееет!!!» - и гулкое эхо сотрясает пространство. Вспышка. Дрожь. Кромешная тьма.

Или это был не сон?

Она приходит в себя на полу. Никак не может открыть глаза. Ослабевшее тело бьет неуемная дрожь. Сколько времени Она пролежала так? Сколько, вообще, времени? Можно еще успеть?

Прерывистое дыхание. Металлический привкус на языке. Как бы открыть глаза? Во мраке плавают рыжие и желтые пятна. Она с трудом переворачивается, приподнимается на дрожащих руках. Где там тикает? Нет, не успеет. Если снова не выйдет, то не успеет совсем. Если б успела, было бы уже все равно. Но рисковать страшнее, чем делать.

Скоро придет мама. Дико и жестоко – не бояться того, что та найдет ее мертвой, завоет от отчаяния, как совсем еще недавно выла Она, и бояться того, что, застав ее без сознания со всеми этими штуками, та будет кричать и плакать, и требовать объяснений. А что объяснять? Что Она не хочет без него жить? Да кто поверит двадцатилетней дуре! Если бы успела, было бы все равно. Но не так. Но не это.

Кое-как отдышавшись, встала, разобрала конструкцию. Поглядев на нее в последний раз, усмехнулась: подвела ее сентиментальность и пренебрежение законами физики. Она предполагала возможность подобного результата, но надеялась, что обойдется. Уходя, ей не хотелось убивать свою настольную лампу. Она была благодарна ей за многое: за тихие вечера, за теплый желтый свет, за разделенную грусть, за покой, который она дарила. Надо же! Зная, что причинит своим уходом боль множеству людей, Она пожалела лишь настольную лампу… Глупее не придумаешь! Сама во всем виновата.

Все разобрала и спрятала. Рубашку сняла и повесила снова в шкаф. Закончив, едва успела упасть на кровать, как послышался звук отпираемой двери. Вошла мама. Она притворилась спящей. Боялась, что трясущиеся руки выдадут ее выходку. Обошлось. Мама прошла на кухню, разбирала сумки, пила чай.

Праздник не удался.

Или это ей только приснилось?

Потянулись ночи и дни, похожие на безумные сны. Виденья со встречами, путешествиями, беседами и песнями, скандалами и слезами. Казалось, Она просто закрывает и открывает глаза, а все происходящее нереально. Это не с нею. Это не для нее.

Однажды сидели у подруги-художницы. Комната в общежитии была наполнена всякими интересностями, которые висели на стенах, стояли на полках или просто валялись, где придется. Сидели на стульях, топчанах, двухъярусных кроватях. Разговаривали. Пели. Слушали. Последнее время Она больше любила слушать, чем петь, но ей все же сунули в руки гитару. Последнее время все ее песни окрасились в другие цвета, наполнились иным смыслом. Все, что Она пела, болталось, как камень на шее утопленника, тянуло вниз. И все же ее снова и снова просили петь. Молодые. Глупые. Влюбленные в образ смерти.

Она пела. Ребята, сидевшие рядом, заметили что-то и переключились на обсуждение этого любопытного и занимательного, говоря все громче. Когда кончилась песня, Она посмотрела растерянно – стоит ли продолжать. И тут парень, сидевший на нижнем ярусе кровати напротив, подался вперед и одернул собеседников:

- Хотите поговорить – выйдите. Не мешайте петь. Мы, вообще-то, слушаем.

Она удивленно посмотрела на него. Не ожидала услышать это от него. Они были немного знакомы. Парень был панком. Худощавый, черноволосый, с огненным взглядом озорных темно-карих глаз. Качнув кучерявой гривой длинного ирокеза, он посмотрел непривычно серьезно и тихо, спокойно попросил:

- Спой еще. Пожалуйста.