Ей Снился Сон

Не отводить взгляд оказалось легко и настолько естественно, словно это была физиологическая потребность, подобная дыханию, пище или сну. Желтый свет окутывал их, клубясь и колеблясь, словно живая пелена. Он явно позаботился о том, чтоб внутри его кокона было уютно. Тревоги и заботы остались снаружи, и звуки их не проникали туда, где даже время, казалось, остановилось, и слышны были только спокойное дыхание да размеренный стук двух сердец. И два взгляда буквально срослись, перестав различать границы друг друга. Два взгляда проникли друг в друга глубоко-глубоко, и легко лавировали между мыслями смыслов и смыслами мыслей, вдыхая осторожно, наблюдая, но не прикасаясь. Два взгляда перетекали один в другой, затапливая своим светом сознание, как полноводные реки во время разлива поглощают низины и поймы. Как хорошо!

Они глядели друг другу в глаза и улыбались в тишине. И только желтый свет пристально наблюдал за ними, необратимо сливался с ними. Он и желтый свет, Она и желтый свет, соединяясь, становились целым, неделимым: Он – желтый свет, Она – желтый свет, Они – желтый свет, теплое сияние счастья!

И все-таки одна мысль сумела просочиться извне в это светящееся уединение. Натянувшись до предела, она лопнула, издав протяжный стон разорвавшейся струны. Желтый свет в мгновение ока осыпался позолотой, обнажив облезлый кирпич стен старой подсобки. Взгляда Она не отвела, но улыбка на ее губах стала неживой, застыла печально. «Мне пора домой», - пронеслась мысль в ее голове. В его глазах тоже меркнет сияние, оставляя на лице тень улыбки, словно ее тревога перетекла в душу юноши.

- Поздно уже. Тебе, наверное, надо домой.

- Наверное.

- Наверное?

- Надо…

- Заканчиваем на «раз, два, три»?

- Раз, два, три…

Они одновременно отвели взгляды и невесело рассмеялись.

Было около полуночи. Если бы она побежала бегом, то могла успеть на последний автобус. Мгновение поколебавшись, Она сняла его куртку.

- Нет, не снимай, замерзнешь. Я уже точно никуда не уеду, переночую здесь. А утром не холодно.

Она беззвучно пошевелила губами. Что сказать? «Спасибо»? «До свиданья»? «До завтра»? Нет, все не то. Ей хотелось сказать что-то другое. Больше, глубже, нежнее. Или не говорить, а снова смотреть… Не уходить, остаться. Ей так хотелось остаться!

Она посмотрела на него, и в этот момент в сердце словно вонзилось что-то острое. Вскрикнув, Она схватилась за грудь и присела. Он испугался, но Она, тяжело дыша, сказала, что ничего страшного, у нее иногда покалывает за грудиной, сейчас пройдет. «Сейчас пройдет, сейчас пройдет», - повторяла она шепотом, но легче не становилось. Он помог ей подняться и сесть на стул, стоял рядом и растерянно смотрел на нее. Она покачивалась, сжав грудь, и не знала, чего ей больше хочется: чтобы боль, наконец, отпустила, или чтобы продолжала ворочаться внутри, царапая и терзая. От плеча к пальцам левой руки пополз холодок.

Время шло. Он присел рядом, совершенно не представляя, чем может ей помочь. Да и Она, собственно, этого не представляла. Еще никогда прежде боль не держала ее так долго. Обычно достаточно было сжаться в комок и глубоко дышать, чтобы через несколько минут прийти в норму. Но в этот раз все явно было иначе. Острое, колющее, заставляющее тяжело дышать и изгоняющее из головы все прочие мысли, кроме осознания этого острого и колющего, ни в какую не желало уходить. Перед глазами колыхалась мутная пелена, в ушах шумело.

Он взял фуфайку, свернул ее и сказал: «Тебе надо лечь, хотя бы на стулья». Возражать не было сил. Она легла, он положил фуфайку ей под голову, словно подушку. Холодок, бежавший от плеча к пальцам, превратился в онемение – Она почти перестала чувствовать руку. По занятиям в институте Она помнила, что в таких случаях надо размять пальцы. Робея, Она попросила его об этом. Он без возражений принялся разминать. Через пару минут чувствительность начала постепенно возвращаться к пальцам, и оцепенение стало потихонечку отползать. Мутная пелена отхлынула, и Она увидела его встревоженный взгляд. Он сидел рядом, держал ее руку и смотрел. Смотрел так, словно Она что-то значит в его жизни. Смотрел так, словно боялся, что вот сейчас произойдет нечто необратимое, способное разрушить, отнять едва обретенное сокровище. Смотрел так, словно Она могла вот-вот растаять в его руках. Еще никогда не видела Она во взгляде, обращенном на нее, столько тревоги и нежности одновременно.

Лампа светила в спину юноше, и желтый свет как будто стекал по его золотым волосам, струился по плечам и рукам, отчего казалось, что молодой человек светится. А может, лампа была ни при чем, и он, действительно, светился?

Игла в ее груди повернулась, царапнув из последних сил, и исчезла, растворилась, унося с собой боль, страх и отчаяние. Сердце на мгновение стало огромным и горячим, ударило в грудь раз, другой так, что отзвук этих ударов пронесся по всему телу обжигающей волной, и затихло. Затихло все внутри нее, растворилось, перестало быть. Не стало ее. Той, которая была до этой минуты – не стало. Сейчас, вот именно сейчас, должно было случиться…

Во все глаза смотрела Она из глубины застывшего ожидания. Он сидел рядом, держал ее руку, и в его глазах был такой же бездонный омут небытия. Желтый свет сиял над его головой, как нимб. Желтый свет…

«Как странно, - подумала Она, - все самые важные, самые сложные, самые странные и самые страшные, грустные и счастливые моменты моей жизни освещены им, желтым светом. Даже весеннее солнце не радует меня так, как он. Даже лунный свет не успокаивает и не умиротворяет настолько».

Желтый свет разросся, окреп, стал плотным, почти твердым. Воздух словно загустел, сконденсировался, звенел от напряжения так, как бывает перед грозой, когда душно, страшно и кажется, что нечем дышать. Нечем дышать, нечем, а так хочется, что слезы подступают к глазам. И ничего нет. Только сплетенные пальцы рук сжимаются все сильнее. Только взгляды с сумасшедшей скоростью летят навстречу друг другу, преодолевая немыслимые пространства. Сейчас… сейчас… вот сейчас…