Страница 43 из 105
- Мне пора, - говорит полушепотом Он, но не пытается подняться, не пытается прогнать ее со своих коленей.
- Значит, пора, - отвечает Она, но не пытается встать, ведь стоит ей шевельнуться, как Он крепче прижимает ее к себе.
С трудом стряхнув с себя этот морок, Она вдруг начинает говорить бодрым голосом, рассказывать о какой-то ерунде, вскользь упоминая о записанном альбоме, поездке в Питер, запланированном московском квартирнике. Он моргает удивленно, словно очнувшись. Оба начинают чувствовать неловкость, и как-то сразу отстраняются друг от друга. Она соскользнула с коленей молодого человека, села рядом на табурет и, опустив глаза, вцепилась в чашку с остывшим чаем, отчаянно пытаясь скрыть подступившие к глазам слезы. В кухню вошел Москвич, и между юношами начался непринужденный с виду разговор на творческие темы. Закипает чайник. Приходят новые люди. Чаепитие становится приветливым и оживленным. Он улыбается. Она держит в руках чашку с остывшим чаем, не в состоянии сделать ни глотка. Душа ее снова выглядывает, как зверек из темной норки. Чаепитие плавно перетекает в шумные проводы. Его обнимают, хлопают по плечу, желают счастливого пути. Она выходит проводить его до лифта. Оставшись наедине с ней, Он моментально снимает с лица улыбающуюся маску, глаза снова становятся настороженными и тревожными:
- Знаешь, у Негра скоро день рождения. Он приглашает. Приедешь?
- Постараюсь.
Двери лифта открылись и закрылись за ним, оставив ее во мраке подъезда. Он уехал, но его настороженный взгляд остался с ней.
Или ей это только приснилось?
Новый день приближал отъезд из Костромы. И не только ее отъезд. Окружной, с которым они теперь избегали смотреть друг другу в глаза и упорно делали вид, что ничего не случилось, внезапно засобирался домой, в Рязань. Впрочем, он хотел приехать в Москву на ее квартирник. В душе гулял ветер, таскавший из стороны в сторону снег смятения и чувства вины, путавшийся под ногами, мешавший решиться на что-либо.
Прощаясь на вокзале, Она робко посмотрела в глаза своего рыцаря, и во взгляде ее явно читалось: «Прости меня, пожалуйста, если сможешь…»
- Все нормально, сестренка. Увидимся. – Ответил он вслух и грустно улыбнулся.
Она ехала к маме. Туда, где вечное небо в окне, туда, где радио на кухне вспыхивало гимном в шесть утра и замолкало только в полночь, туда, где свет настольной лампы, кровать с периной, диван и телевизор имитировали уют. Несколько одинаковых дней, проведенных там, показались бесконечно длинными, несмотря на встречи с друзьями-театралами и однокурсниками. Затем – снова вокзал, электричка, дорога, размышления под стук колес.
В Москве на перроне ее встречал Окружной. Сердце трепыхнулось радостно, и улыбка озарила ее лицо. Он сиял улыбкой в ответ, искренне и честно. Встреча, наперекор всем страхам, получилась легкой. Мрачные мысли покинули их, да и небо над головами было забрызгано звездами. Шли, оживленно беседуя, словно не виделись давно и ужасно соскучились. Качались в вагоне метро, то и дело обмениваясь взглядами, полными озорства. На миг ей показалось даже, что они снова в питерской сказке. Но только на миг и только показалось. Та сказка оказалась короткой, а это была уже совсем другая история. И они не спешили заглядывать в будущее. Качались в вагоне метро, шли тихой улочкой и приятно заснеженным двором, поднимались по лестнице и стучали в дверь.
Ордынка встретила их оживлением, традиционным для вечеров, собиравших массу народу: на квартирник ли, именины или другие праздники. В самой большой комнате уже стояли колонки, микрофон, и свет ламп отделял «сценическое пространство» от «зрительного зала». Шагнув туда, Она почувствовала себя стоящей на краю бездны. Здесь нельзя было солгать ни словом, ни жестом, ни мелодией, ни взглядом. И Она была предельно честна. Из полумрака комнаты, отрезанной от нее желтыми лучами, тянулись нити внимательных взглядов, натянутые, как струны. Они, резонируя, тихонько дрожали, звенели, и из звуков этих складывались новые мелодии – мелодии впечатлений, ассоциаций, историй собственных встреч и разлук. Вскоре возле лампы устроился Музыкант и начал импровизировать. Затем в полумраке зазвучала флейта. Получилось очень душевно. Пожалуй, ни разу ни до, ни после этого, не было у нее такого теплого и одновременно такого мистического выступления. Magical Mystery Tour. Не иначе.
Потом выступал Музыкант. И был, как всегда, сказочно прекрасен. Он жонглировал мирами и мыслями, обволакивал звуками и оглушал тишиной, ловко забрасывал сети сияющих слов и ловил в них души. Она слушала, затаив дыхание, и смотрела во все глаза.
Поздно вечером, попрощавшись, отправились на вокзал. Окружной провожал ее. Молчали, все еще находясь под впечатлением от увиденного и услышанного. Уже у дверей вагона Она словно очнулась: вот сейчас они прощаются, действительно, надолго. Очень надолго. Он сказал, что поедет домой. А Она услышала: «Я буду ждать тебя». Он сказал: «Приезжай в гости». А Она услышала: «А лучше – навсегда». Она хотела обнять его и поцеловать крепко, как в Питере, но не позволила себе этого. Она и так причинила ему слишком много боли…
- Все будет хорошо, сестренка, - сказал он тихо, но Она почему-то не поверила. Особенно в «сестренку». Простились, как добрые друзья.
И снова вагон. Снова раскачивающаяся под мерное постукивание ночь. Снова фонари, мелькающие за окном. И мрак. Бесконечный мрак. Беззвездный. Бессонный. Сколько же Она будет мотаться так? Поезда, дороги, люди… Другие люди, другие дороги, другие поезда… Только от судьбы-то не убежать. Или у кого-нибудь получалось? Впервые за долгие месяцы ей показалось, что Она устала и хочет остановиться. Ей показалось, что жизнь ее исхлестана железнодорожными путями вдоль и поперек, что она обмотана ими, связана по рукам и ногам. Что бесконечно мелькание фонарей и деревьев за окном. Что стук колес скоро заменит стук сердца. Что Она продолжает покачиваться в такт движению, даже когда стоит на земле, даже когда пьет на кухне чай, даже когда спит в своей постели. И очень захотелось к маме.