Страница 37 из 105
Узнав, что Она несколько часов мерзла сперва на улице, а потом в подъезде, родители всплеснули руками и сказали, чтоб Она больше не смела так делать: приехала – звони, заходи. Ешь, грейся, отдыхай.
- Кстати, - сказала мама и с подозрением посмотрела на нее, - ты ведь, наверное, голодная!
Она прислушалась к своему желудку и пожала плечами:
- Да, вроде, нет.
- И когда же ты последний раз ела?
- Как все – вчера.
Не выдержав напора, Она попыталась честно припомнить подробности своего меню, и тут осознала, что вчерашний бутерброд с кофе, мороженое и чашка чаю в поэтическом клубе – это все, что Она съела за прошедшие четыре дня. Привычки брать в дорогу еду у нее не было, в Москве есть не хотелось, хотя ей настойчиво предлагали, и только с ним Она несколько расслабилась.
- Так! – постановила мама, - Живо мыть руки, и на кухню – завтракать.
Когда Она пришла на кухню, на плите уже что-то шкварчало и булькало. И вскоре такие ароматы щекотали ее ноздри, что эти три дня несанкционированного поста повисли над нею немым укором и потребовали немедленной моральной компенсации.
Мама Войны явно относилась к той категории людей, которые испытывают наслаждение, глядя, как дети едят. И не важно, сколько этим детям лет. В общем, накормили ее от души. Правда, следует признать, что с ее стороны было жестокой ошибкой съесть сразу и без остатка всю, приготовленную для нее, вкуснятину. Прошло не так уж много времени, когда последствия этого пира дали о себе знать. Ужасно скрутило живот. Ведь Она знала, что много сразу нельзя! Знала, и не удержалась.
Собственно, это была последняя более-менее разумная мысль. После нее Она погрузилась в тяжелое забытье. Должно быть, роль сыграло еще и долгое пешее путешествие и ожидание под снегопадом. Так или иначе, у нее поднялась температура. И следующую пару дней Она провела в постели, свернувшись клубком и тихо постанывая. Она не слишком четко помнила эти дни, но когда пыталась мысленно воспроизвести их, видела соломенного цвета с рыжим оттенком волосы Окружного, щекотавшие к тому же ее щеку, когда он наклонялся и прикасался губами к ее лбу.
Через несколько дней Она окрепла достаточно, чтобы ей разрешили выходить на улицу. И компания продолжила прогулки по Костроме. К тому же нарисовалась возможность записать альбом в домашней студии одного костромского деятеля. Быстро был составлен плей-лист и назначена дата.
Запись. В квартире – никого лишнего, чтобы – не дай бог! – случайным чихом-охом-вздохом не испортить дубль. Отключены телефоны и дверной звонок. Она – у микрофона, хозяин – в наушниках за пультом. Несколько часов напряженной работы – и концептуальный альбом готов. На записи, конечно, было слышно, что Она не вполне здорова, но это придавало звуку даже какое-то своеобразие. Словом, все остались довольны. Сделали список на кассету и вместе с друзьями отправились слушать туда, где могло собраться ОЧЕНЬ много народу без ущерба для психики старшего поколения. На радостях Она решила прогуляться босиком по снегу и немедленно разулась, несмотря на протесты и увещевания друзей. Правда, вскоре осознала их правоту. Особенно потому, что рыхлого снега на их пути было совсем немного, и шлепать пришлось по хорошо утрамбованному, схватившемуся даже ледяной коркой.
Когда добрались до места и сели слушать запись, Она почувствовала, что ноги буквально горят. Друзья притащили тазик с прохладной водой. Полегчало. Но уже минут через пять вода нагрелась до комнатной температуры. Это прилично позабавило всех. Шутили, мол, на тебе можно чай вскипятить. Но по пути домой выяснилось, что ситуация не такая уж и смешная: каждый шаг причинял ей боль. Одна из девочек, которая тоже время от времени вписывала у себя тусовщиков, сказала, что ее мама – врач, поэтому надо идти к ней. Пошли. Мама взглянула на ноги и тут же диагностировала небольшое обморожение. Принесла мази и шерстяные носки, и сказала, что никуда не отпустит, пока не вылечит.
Следующие несколько дней жили у Енота – так называли девочку. Вечерами выходили в подъезд, иногда с гитарой. Соседи быстро привыкли к их компании и ничего не имели против. Позже положенного они не шумели, пели вполне красиво, даже с многоголосьем, в подъезде не мусорили, стены не разрисовывали, вежливо здоровались и если нужно было помочь поднять по лестнице что-нибудь тяжелое, например, коляску с младенцем, никогда не отказывали.
Ноги заживали быстро. Вскоре на ступнях образовалась воздушная подушка, а еще день спустя – лопнула, и Она ходила, присвистывая, как ежик с дырочкой в правом боку. Это музыкальное сопровождение невозможно веселило окружающих. Все были в приподнятом настроении. Общее возбуждение вызывала предстоящая поездка в Питер. Часть народу собиралась ехать на концерт «Алисы», а часть – просто намеревалась познакомиться с культурной столицей. Ехать решили электричками – «на собаках», как было принято говорить в этой среде. По дороге запланировали переночевать у нее дома.
Визиту этому мама обрадовалась, несмотря на то, что компания была довольно внушительная. Сидели, говорили, шутили, рассказывали о своем житье-бытье, пили чай, покормились, чем бог послал. Спать в своей постели Она отказалась, и устроилась вместе с друзьями на полу в кухне. Охваченные какой-то странной, необъяснимой радостью, хихикали и долго не могли заснуть, но утром поднялись по будильнику без малейших проблем. Тепло простились и отправились на вокзал. Правда, не все. Приболевший Москвич остался, чтобы подлечиться, а потом отправиться на побывку к родным пенатам. Ее мама ничего не имела против: хороший скромный мальчик, приятный собеседник. Особенно для человека, не привыкшего, но вынужденного жить в одиночестве.