Ей Снился Сон

Зачеты? Допуски? Экзамены? Академический отпуск? Это были не ниточки, а канаты, привязывавшие ее к городу, где жил тот, кого Она так любила. От кого Она так спешила сбежать далеко-далеко. Поэтому – никаких привязок. Она подготовила все, подписала обходной лист и забрала документы. Забавно, что приказ об отчислении был подписан девятого декабря. В день Памяти Джона Леннона. В день, когда Он впервые пришел в ее дом. Она усмехнулась про себя. Тепло попрощалась со всеми и ушла.

Ее друг, Однокурсник, сказал чуть позже, что этот уход произвел эффект разорвавшейся бомбы: почему-то все сочли, что ушла Она, громко хлопнув дверью, обиженная и чем-то неудовлетворенная.

- Но это же неправда! – воскликнула Она, - Я всех люблю, мне там очень нравилось, было интересно. Я… просто не могу… по личным обстоятельствам.

- Какая разница? – ответил Однокурсник, - Они все равно будут верить только тому, что придумали сами. Пусть остается все, как есть.

И все осталось, как есть.

Как-то раз, идя по одной из центральных улиц города, Она встретила его. Сухо поздоровались, коротко обменялись новостями. Он спешил. Сказал - записывают альбом. Сказал: «Хочешь, идем со мной». Ей было интересно, и Она пошла.

Это была квартира в старом доме сталинской постройки. В большой комнате стояли барабаны, колонки, микрофон – все, что нужно для репетиций и записи. Там дневали и ночевали разные замечательные люди. Нет, не жили - тусовались. Без отрыва или с отрывом от работы и учебы. С кем-то из них Она уже была знакома, с кем-то познакомилась в процессе непринужденного общения. Хозяйку квартиры называли Лялей. Радушная и улыбчивая, она явно была душой компании. С ней было очень легко.

В комнате тем временем разворачивались провода и настраивались инструменты. Разложились, подключились, стали репетировать. Потом - пробовать записать. Работали над песней "Стена".

С Лялей они моментально нашли общий язык, и немедленно «наехали» на него, поскольку в этой песне Он постоянно проглатывал первый слог, и получалось «тит в неизвестность стена» вместо "летит". Пробовали и так, и этак: глотает - и все тут! Дошло до того, что, сыграв вступление, Он просто начинал загибаться от хохота, и запись приходилось останавливать. Решили прерваться, успокоиться, попить чайку. Попили. Возобновили.

И вот, вступление подходит к концу, все сжались и замерли, затаив дыхание. А Он вдруг поворачивается к ним с Лялей, делает большие глаза и демонстративно произносит: «Ле!» - потом поворачивается к микрофону и спокойно продолжает: «тит в неизвестность стена...»

Народ лег. Запись снова пришлось остановить.

Она ощущала удивительную легкость. В животе словно порхали бабочки. Она знала, что уходит, а Он не знал. Ее внутренний бесенок был уверен, что друзья не дадут ему не заметить ее исчезновения, и заранее потешался. Тем вечером Она ушла домой, улыбаясь, бросив на прощанье короткое «пока».

Собственно, осталось совсем немного. Впереди маячила запись на телестудии для новогоднего марафона и – самое сложное – объяснение с семьей.

Первое далось ей легко и даже доставило удовольствие. Было забавно наблюдать, как оператор, сверкая глазами, тащит к камере режиссера и всех сотрудников, оказавшихся поблизости, и почти кричит, размахивая руками: «Вы посмотрите! Вы только посмотрите, какая фактура! Какая фактура! Выдерживает самый крупный план! Просто шикарно!» Да и на экране телевизора потом смотрелось весьма недурно, тепло и душевно.

Со вторым же было намного труднее. Она не особо рассчитывала на то, что родные поймут ее. Они никогда ее по-настоящему не понимали. Странный ребенок со странными взглядами на жизнь. Больше всего Она боялась огорчить деда, которого очень любила. Она знала, что бабушка будет молчать, поджав губы, что тетушка будет крутить пальцем у виска, убеждая не глупить. А дед… Он посмотрел ей в глаза и сказал: «Делай, как знаешь». Никто в семье не чувствовал ее так тонко, как дед. Было видно, что он переживает за нее, но уверен, что Она знает, что творит. Это ее немного успокоило.

Разговор с матерью был особенно тяжелым. Скандал, слезы, истерика, посулы выписать ее из квартиры, выкинуть все ее вещи… Смешно… Когда-то в детстве Она сама, когда злилась на маму, кричала, что порвет все ее платья и выбросит в окошко шифоньер. Теперь они словно поменялись местами. Чем больше кричала мать, тем спокойнее Она становилась, тем больше укоренялась ее решимость уехать из города. После скандала они какое-то время не разговаривали. Она слышала, как ночью мать плачет в подушку. Но менять ничего не собиралась.

В канун Нового Года, тридцать первого декабря, Она заехала к нему в гости, чтобы поздравить его родных, которых за время их близости успела горячо полюбить, не особо рассчитывая на то, что застанет его дома. Рассчитывая даже, что не застанет. И когда Она пришла, его, действительно, дома не было. Подарив подарки, хотела быстренько уйти – от греха подальше, но ее усадили за стол. Не прошло и получаса, как щелкнул замок, и Он вошел в квартиру. Увидев ее, изменился в лице, но быстро справился с нахлынувшим чувством. Поздоровался и пошел в свою комнату, переодеваться к новогоднему застолью. Выждав немного, Она сказала, что ей все же нужно идти, потому что иначе опоздает на транспорт, и ее маме придется встречать Новый Год одной. Встала из-за стола и пошла к нему, якобы попрощаться.

Войдя в комнату, увидела, что Он и не думал переодеваться. Сидел на диване, опустив голову.

- Я зашла попрощаться, - сказала Она и села рядом.

Он хотел бросить «пока», но что-то в ее словах насторожило его, Он чуть повернул голову и, по-прежнему не глядя, спросил: