Страница 21 из 105
- Здравствуй. Чего это он?
- Перебрал с друзьями.
- Ясно, - Мама прошла в кухню, налила банку кипяченой воды и растворила в ней несколько гранул марганцовки, - Отнеси ему.
Она взяла банку. Тихо постучала в дверь:
- Мама тебе раствор марганцовки сделала.
- Угу, - пробормотал Он, дверь приоткрылась, из-за нее показалась рука, взяла банку и втянулась внутрь. Дверь снова захлопнулась.
Мама поила ее чаем со вкуснейшим малиновым пирогом, спрашивала, как прошел первый день после каникул. Она рассказывала, грустно улыбаясь. За окном сгущались сумерки. Пора было отправляться домой.
Она услышала, как Он тихо прошел в свою комнату.
- Мне уже пора домой, - сказала Маме, - пойду, попрощаюсь.
Вошла в комнату. Он лежал на диване и остановившимся взглядом глядел в потолок. Она присела рядом, погладила его по щеке.
- Тебе не противно? – спросил Он.
- Нет, - ответила Она легко и честно, наклонилась и поцеловала, - Мне пора домой. – Встала и тихо выскользнула из комнаты.
В синем сумраке проплывали мимо огни фонарей, мелькали светящиеся окна домов. Она зябко ежилась. Грусть опускалась на нее, как ночь на уставший город. Он забыл? Он соврал? Он никого не хотел видеть. Он лежал и смотрел остановившимся взглядом в потолок. Она готова была стать потолком, лишь бы его взгляд сегодня остановился на ней, наконец…
Осень входила в город завоевательницей, брала в плен листву, изгоняя ее с насиженных мест, заставляя скитаться по воле ветра, выстраивала полки дождей, в темницу туч заточила солнце. Тепло уходило из мира. Тепло уходило из их отношений, из их встреч, из их разговоров. Они стали много спорить. Он стал чаще молчать, реже прикасаться к ней, начал избегать ее. Хотя от некоторых невольных свиданий отказаться было невозможно. В поэтическом клубе собирались единомышленники, общение с которыми было не только приятно, но и полезно в смысле творческого роста и самосовершенствования. У них появилась странная манера общаться стихами и песнями, в которых они задавали друг другу вопросы, отвечали на них, цитируя друг друга, то подтрунивали и подшучивали, то обвиняли и укоряли… Поэтов забавляла эта дуэль. Они наблюдали за ней с любопытством.
Время от времени Она появлялась на репетициях его группы. Состав команды поменялся. На то были веские причины, в тонкости и нюансы которых Она посвящена не была. Однако смена эта серьезно поменяла стиль и концепцию песен. Новый Вокалист уделял основное внимание музыкальной составляющей, и в его красивом голосе, в украсно-украшенных партиях тонул, пуская пузыри, текст, терялась поэтика живого, надрывного слова, до неузнаваемости изменялся смысл. Ей эта перемена ужасно не нравилась. И ему, - Она это точно знала, видела, чувствовала – тоже, но, как Он говорил, в тот момент не было другого выхода. Он пытался смириться, но выходило это плохо. Ей тяжело было видеть его безвольно опущенные плечи и потухший взгляд. Она сидела в зале, съежившись, сжавшись в комок, и с трудом сдерживала слезы. Ей хотелось чем-нибудь поддержать его, но чем можно поддержать человека, который своими руками, совершенно сознательно гробит то, чему посвятил последние несколько лет жизни? Лишь в те моменты, когда играл на гитаре, Он загорался изнутри светом вдохновения, который, к сожалению, моментально гас, как по щелчку выключателя, едва стихал последний аккорд. И лицо его снова становилось отрешенным и безучастным. И лишь искривленные губы выдавали презрение. К происходящему. К невозможности что-либо изменить. К своему смирению. К самому себе… Устав наблюдать это регулярное самоистязание, Она перестала ходить на эти репетиции.
Учеба отошла на какой-то очень далекий план, и ее макушка едва виднелась из-за спин проблем и дел, казавшихся ей насущными и важными. Она почти перестала ходить в институт, забросила книги. Часто, просыпаясь утром, Она ощущала, что ее захлестывает такими волнами отчаяния, что страшно было выходить из дома, идти куда-нибудь, неся с собою груз такого разрушительного негатива. В голове теснились настолько черные и тяжелые мысли, что даже слезы, все чаще наворачивавшиеся на глаза, не приносили никакого облегчения. Существовать без него, находясь с ним рядом, становилось все труднее. Она сама словно стала этой осенью, накрывшей мир безрадостным серым колпаком, то и дело проливающим холодные струи дождей, сравнявшей разверзшиеся хляби небесные с хлябями земными, еще более тоскливыми, чем промозглые ветра и дожди вместе взятые. И не расхлебать безысходности. И нет солнца. И нет света. Надежды нет.