Ей Снился Сон

Странно было наблюдать ее движение, учитывая душную неподвижность воздуха внизу, на аллее под липами. Сравнить было не с чем, поскольку других туч или облаков в небе не было – лишь растекающееся марево заката и она, клубящаяся и пульсирующая. Они смотрели, затаив дыхание, буквально оцепенев. Туча шла над Садовой, и ее живые очертания невольно (или закономерно?) стали преображаться, складываясь в до боли знакомые образы. Вот в вышину взметнулись черные гривы, вот в пульсирующем ритме довольно отчетливо вырисовались копыта коней, вот мелькнул лихо заломленный берет с пером и взлетел плащ, вот сизый разрыв на мгновение сверкнул стальными доспехами… Кавалькада…

Над Садовой, закусив удила, мчались черные сатанинские кони. Вечернее небо кровоточило от ударов их копыт. Гривы развевались, застилая небосвод, отчасти скрывая всадников в таких же черных развевающихся плащах. Невозможно было оторвать взгляда от этого великолепного зрелища. Онемев от восторга, они стояли, прижавшись друг к другу, и во все глаза смотрели на кавалькаду, несущуюся над городом, над потоком машин, над беспечными прохожими (заметил ли ее хоть кто-нибудь из них?), мимо Патриарших прудов, где все началось когда-то…

Что угодно можно сказать о влюбленных. Например, что в голову им приходят одни и те же мысли, что про себя они напевают одни и те же песни, что вместе видят не видимое никем более. Но только туча точно была! Туча совершенно точно плыла тем вечером над Садовой! Была кавалькада! Были плащи и копыта коней! Потому что промчавшись – при полном безветрии – еще некоторое расстояние по небу над городом, туча внезапно исчезла, рассыпалась на множество рваных кусков и словно втянулась в пылающую алую воронку, не оставив по себе ни следа, ни памяти, кроме двух восторженных взглядов. Выглядело это так, словно «черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита». Так писал Мастер. Так увидели и они.

Небо мгновенно прояснилось. Воздух посвежел. Алое марево перестало быть тревожным и не напоминало более ни крови, ни пожарища. Зашелестела листва, серебристая рябь побежала по поверхности пруда. Стал слышен шум машин на Садовой, откуда-то из открытого окна донеслась музыка…

- Они прилетали поздравить Мастера, - сказала Она, и Он кивнул, не считая нужным вслух подтверждать и без того сам собой разумеющийся факт.

Пошли не спеша, петляя тихими улочками, держась за руки. Дышали вечернею майской прохладой. Перед мысленным взором проплывало видение бешеной скачки, неистового полета кавалькады. Говорить не имело смысла – они понимали друг друга без слов. Шли долго, пытаясь понять значение этого видения. Быть может, оно не касалось их? Быть может, они стали случайными свидетелями? Быть может, все это им показалось? Но ни в первое, ни во второе, ни в третье верить они не хотели. Потому что такие вещи не происходят случайно. Тем более в такой день.

Шли долго, пытаясь понять, расслышать, разглядеть знаки, способные растолковать, объяснить произошедшее. Но московские улочки притаились и молчали, улыбаясь лукаво. И только звон серебряных подков на копытах заоблачных коней продолжал биться в груди в такт биению их сердец.

Или это им только приснилось?

Метро прожевало их, не разбирая вкуса, и равнодушно выплюнуло на нужной им станции. Старый дом на Ордынке принял радушно, и ее друг, хрупкий юноша с волосами, подобными кудрявому облаку, уступил им свою комнату и жесткий топчан возле стены, на которой был нарисован одуванчик, настолько прозрачный и невесомый, что казалось, стоит дунуть на него – и закружатся в воздухе белесые парашютики.

- Что будем делать со струной? – прошептал Он из темноты, нежно обнимая ее.

- Завтра найдем, - так же шепотом ответила Она, доверчиво прижимаясь к нему.

Ей снился сон.

Она сидела, закрыв глаза, в жестком креслице в маленькой комнатке Мастера, и представляла себе цветы в хрустальных вазах, и торт со свечами, и пляшущие отражения огоньков в стеклышке монокля, и пальцы, касающиеся клавиш, извлекающие из фортепиано звуки старой мелодии… Как вдруг услышала голос, который звучал то ли внутри нее, то ли доносился… Откуда? Снаружи? Изнутри? Отовсюду?

- Вас ждут! – сказал ей голос. Она открыла глаза, легко вскочила с креслица и вышла в коридор. Дверь была не заперта. Выйдя из квартиры, Она побежала по ступенькам вниз, но толкнув тяжелую подъездную дверь, оказалась почему-то на крыше. Там переминались с ноги на ногу огромные черные кони с развевающимися гривами, и всадники их были величественны и прекрасны. Ни мгновения не сомневаясь, она вскочила на одного из коней, и кавалькада тронулась в путь. Она держалась позади всех, с любопытством и восторгом разглядывая темно-фиолетового рыцаря «с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом», и худенького юношу – демона-пажа, и демона безводной пустыни в сверкающих стальных доспехах. Она не была Маргаритой, не была ни ведьмой, ни королевой, но то, что ее позвали, должно было что-то значить. И она летела позади всех, восхищенная и безмолвная, ожидая чего-то. Кавалькада пронеслась над Садовой, разливая на своем пути закат, сделала круг и вернулась на Патриаршие. Там под сенью застывших лип стоял Он. Опустившись на землю, она спрыгнула с коня и, улыбаясь, протянула ему руку. Но он почему-то не улыбнулся в ответ, не последовал за нею, а опустил голову и отвел взгляд. Кони нетерпеливо рыли копытами землю. Она звала его своим звенящим взглядом, кричала ему сердцем, но Он то ли не слышал, то ли не хотел услышать ее. Всадники глядели на них в упор, но смущало ее не это. Смущала ее разрастающаяся черная бездна между нею и им. Он так и не посмотрел ей в глаза, стоял, потупившись. Плащи черных всадников взметнулись до небес. Пора. Она запрыгнула в седло и, оглянувшись, увидела его взгляд, наполненный тревогой и сомнением. «Кони рванулись, и всадники поднялись вверх и поскакали». Она летела с кавалькадой, то и дело оглядываясь. Ветер трепал ее волосы, развевал ее плащ, хлестал по лицу, мгновенно высушивая текущие по щекам горячие слезы. Он давно скрылся из виду. Он не поверил ей. Его взгляд, полный сомнения и тревоги, преследовал ее…