Страница 90 из 95
Ледяной. Оценивающий риски. Обещающий смерть.
Не сказав ни слова, он сунул меч обратно в ножны и под напряженное молчание сестер вышел из таверны. Колокол уверенно стукнул два раза, разнося звук по всему городу. На улице стояла ночь.
Рута не плакала. Бросив на Шайн один, полный ненависти и молчаливого обвинения взгляд, ушла к себе, громко хлопнув дверью, а та неожиданно для себя почувствовала удовлетворение, будто кто-то могучий вдруг чуть-чуть ослабил тугой узел в груди.
Полчаса спустя, она постучала в дверь к сестре и, не дождавшись ответа, распахнула ее. Рута сидела в кресле и точила метательные ножи.
– Выходим через пятнадцать минут. Будь готова.
Так же молча та кивнула.
Неподвижно замерший у разноцветного витража старый ворон встрепенулся, переступил с лапки на лапку, а потом вдруг взмыл в небеса, взяв курс подальше от Кроген-но-Дуомо. Вместе с ним, больше не связанные волей ведьмы, с разных концов города поднялась целая стая – с таверен и храмов, с борделей и часовен, с усадеб и колоколен, смотровых вышек и даже с резиденции мэра. Суматошно перекликиваясь, птицы хаотично летали над городом, ликующе возвещая об освобождении, пока постепенно не разлетелись подальше – кто куда. То, что они высматривали в каждом окне целый год, наконец-то отыскалось. А значит, теперь можно отдохнуть.
Рута торопливо спускалась по лестнице вниз, на ходу доплетая тугую косу. Тяжесть металла приятно холодила тело и вселяла уверенность в своих силах. В голове стояла звенящая пустота – до конца «семейного дела» она запретила себе думать о том, что произошло.
И все же, нет-нет, да проскакивала юркая мыслишка со вкусом горечи. Как она могла?!
Шайн уже сидела у камина, подбрасывая в него кусочки смолы и пучки трав. Пан Мицкевич никак не желал покидать гостеприимную таверну, поэтому растратившей всякое терпение ведьме пришлось насильно и крайне жестоко его протрезвлять и после этого выпроваживать едва стоящего на ногах празднующего домой пана, к семье.
Семья...
Она уже давно перестала мечтать о ней. Когда-то все было просто и понятно: обручение после совершеннолетия, а еще через год – свадьба с тем, с кем была дружна с младых лет. Еще три года пришлось подождать – зимы стояли холодные, лютые, Крогенпорт был в пять раз меньше, и орки, наплевав на соглашение с людьми, спускались с гор: грабили, угоняли в плен... Какая уж тут свадьба, выжить бы. Но голод закончится рано или поздно. А потом – жить душа в душу, рожать детей, построить большой дом, заниматься любимым делом, со временем, быть может, открыть таверну с небольшой гостиницей наверху и в старости передать дело первенцу или любимому внуку...
Шайн почти с отвращением осмотрела разгромленное помещение. Жизнь – крайне жестокая дама, которая любит вывернуть наизнанку заветное желание и вручить тебе его под соусом твоих же надежд. Хочешь таверну? Будет тебе таверна! Готовить ты в ней правда будешь все больше для нечисти, чтобы не протянуть ноги с голоду, но это ведь такие мелочи, верно? Почти то, что и просила.
Она закинула полный стрел колчан за спину и закрыла глаза. Еще пару часов назад Дауртамрейн ушел вниз, и, покинув мысли ворона, девушка захватила разум трудолюбивой серой мышки, точащей зубы о край скамьи, после чего поспешила следом. Потом летела мухой. Затем – пробиралась в щель пауком.
Сейчас Его Высокопреосвященство сидел над бумагами, пока крошечное насекомое неподвижно висело в углу, зацепившись клейкой нитью из округлого брюшка к потолку. Душу Шайн охватило желание поскорее со всем разделаться. Найти братьев. Вернуть утраченное.
А после – наконец-таки умереть.
– Ты готова? – услышала она сухой голос Руты и, не оборачиваясь, утвердительно кивнула.
Она не стала извиняться. Не потому, что была права или же не права. Просто потому, что это не имело никакого значения ни для нее, ни для Руты. Они не имели привычки извиняться друг перед другом. Просто делали вид, что ничего не было, и жили дальше.
Жить дальше. А годы умеют мастерски стирать из памяти любую обиду.
Шайн зажмурилась и, ступив в камин, обратилась черным дымом и вылетела в дымоход.
Ночь, раскинув покрывало темно-серого беззвездного неба, целиком вступила в свои права. Покидая таверну, Франциско удивился, что на такой шум не вылезла ни одна особо любопытная кумушка, которые обычно имеют привычку селиться в самых разных районах города, однако при малейшем шуме со стороны, будь то пожилой пары или заливающейся лаем псины, высовываться по пояс из окна и грозить кликнуть стражу. А тут ни одна даже носа не высунула. Но теперь вдруг как-то особенно осознал почему этот район Крогенпорта весьма заслуженно пользуется дурной славой. Если даже его, открыто идущего с мечом человека, два раза попытались ограбить (обоим пришлось хорошенько напинать по тощим задницам, а одному из них выкрутить ухо, отчего малолетний преступник со слезами убежал, выкрикивая на помощь «батьку»), три – зазвать на пьянку (эти крайне оскорбились на резкий отказ и даже полезли в драку) и еще один – по-тихому пристрелить (убийца оказался крайне интеллигентным типом, бывшим библиотекарем, ступившим на сию стезю от острого безденежья и долго извинялся, сказав, что принял за другого), то что уж говорить о добропорядочных гражданах? Ночью в районе вокруг площади Семи Висельников царили свои порядки. И главный их принцип – молчи о том, что услышал и увидел этой ночью, иначе не доживешь до следующей. Мало ли что там у соседей происходит, главное, чтобы не в моем доме – второй главный принцип обитателей Блошиного округа.
Выйдя на более широкую, освещенную большими масляными фонарями улицу, Франциско неожиданно услышал тихую музыку. Она доносилась из здания на углу, чьи окна были задернуты синими, как глаза давешнего монстра, занавесками. От них на каменную мостовую падал голубоватый свет, превращая простую грязь в фантасмагорические морские узоры. Вывеску запорошил снег, она мерно скрипела под ледяными порывами ветра. В темноте было совершенно не разглядеть, что на ней написано. Неожиданно он почувствовал, что замерз, и, опустив глаза вниз, обнаружил огромную дыру на боку куртки. Видимо, от удара о стену разошлись швы. Проклятье.
Помедлив, мужчина толкнул дверь и вошел внутрь.
В помещении царил тот же голубоватый полумрак, что и снаружи, но было куда как теплее. Франциско прищурился, оглядываясь. Изначально подумав, что это пивная, он, похоже, очень сильно ошибся. Большую часть зала занимала полукруглая сцена, она же и была освещена гораздо лучше окружающих ее мягких диванчиков, утопающих в темноте. Приглядевшись, Франциско рассмотрел темные фигуры на этих самых диванчиках. Слышался тихий смех и мелодичный звон хрустальных бокалов, похоже люди здесь весело проводили время в столь поздний час. На сцене на высоком стуле сидела совсем молодая девушка с тощей, будто палка, фигурой и удивительно некрасивым лицом – длинным и широким, делавшим ее похожей на лошадь. Она настраивала лютню и не обращала ровно никакого внимания на происходящее вокруг.
– Добро пожаловать в салон «Синяя устрица», пан..? – поприветствовал его из-за спины низкий, грудной голос.
– Ваганас, – инквизитор обернулся и увидел высокую фигуристую даму в длинном бархатном платье. Судя по всему, синем, но при таком освещении все казалось синим. – Должен признаться, я забрел к вам согреться и выпить кружечку грога и совсем не ожидал попасть на выступление...
– О, ни слова больше, пан Ваганас, вы не представляете насколько вам повезло! – она подхватила его под локоть и повела к дальнему столику. – У нас вы согреетесь в один миг, а чарующее пение панны Валье ублажит вашу душу... Вы ведь не просто так разгуливаете посреди ночи по темным улицам? – она рассмеялась, бросая цепкий взгляд на его меч, но смех был напряженный.