Страница 95 из 95
В ту же секунду повеяло жгучим холодом, и неизвестно откуда, словно раздвинув само пространство, на каменный пол ступила босая изящная девичья ножка. А мгновение спустя показалась и вся девушка.
Ангельское лицо. Светло-голубые, большие, будто у лани, глаза. Нежная светлая, цвета парного молока, кожа, с легким румянцем на щечках. Идеальная фигура: округлая, аккуратная грудь и крутые бедра, тонкая талия; изящество и красоту ее не скрывал ни единый клочок ткани. И золотые волосы, плащом стелящиеся за ней по полу.
Не обращая внимания на застывших ведьм и инквизитора, Верховная покачивая бедрами прошла к привставшему на локте Дауртамрейну, который глядел на нее, будто увидел призрак.
– Ну здравствуй, Ежи, – нежным, певучим голосом произнесла она, присев перед ним, и протянула руку ладонью вверх. В то же мгновение с бедра понтификара слетел закутанный в черную ткань предмет и опустился в руку ведьмы.
Неторопливо развернув ткань, она с сожалением цокнула языком, глядя на сломанный пополам насквозь прогнивший кинжал.
– Сломал-таки? – с мягким укором произнесла она.
– О чем ты?! Я просто случайно упал, и...
– Случайностей не бывает, Ежи.
– Почему ты называешь меня так?
– Потому что это твое имя.
– Меня зовут Рейн. Дауртамрейн.
– Больше нет.
– О чем ты?!
Губы ведьмы расплылись в широкой ухмылке, и старик вспомнил.
А ежели сам сломаешь... – глаза Верховной сверкнули в темноте золотом – Участь куда страшнее смерти в тот же миг обретешь!
Зрачки его расширились от понимания, и он попытался отползти от нежно улыбающейся ему девушки, ругаясь и царапая пол рукоятью кинжала Руты, лезвие которого глубоко засело в его лопатке.
– Нет! Не надо, нет! Это не моя вина! Я Рейн! Меня зовут Рейн! Верховн...
Взяв его за плечо, она рывком притянула старика к себе и коснулась нежными, пухлыми губами его – старческих, впавших и синеватых.
Тело Рейна выгнулось и забилось под ее прикосновением, будто он пытался вырваться, скинуть с себя хрупкую девушку – и не мог.
Плоть его иссыхала прямо на глазах. Наконец, Верховная оторвалась от него и, с явным наслаждением облизнув губы, наконец обернулась, взглянув на уже принявших человеческое обличье, ведьм.
– Неприятно, когда часть тебя так долго находится в ком-то, да?
– Я...
– Я не с тобой говорю, сестра. А с теми, кто у вас внутри. Сочувствую вашей утрате, господа.
Чуть наклонив голову в знак скорби и не произнеся больше ни слова, она подхватила тело Рейна на руки, будто оно ничего не весило, и, пройдя мимо них, подняла ногу, ступая на невидимую ступеньку, после чего исчезла.
– Он... – потрясенно произнесла Рута, не в силах выдавить остаток предложения.
– Да, я видела.
– Он был еще жив!
– Пойдем отсюда.
– Неужели все впустую? – С отчаянием в голосе произнесла Рута, сжимая кулаки.
– Вовсе нет. Он проговорился, пока пытался сбить меня с толку. Дауртамрейн переписывался с братьями, по крайней мере с Арчибальдом. Сейчас мы поднимемся наверх и заберем все бумаги у него из той комнаты, где не работала наша магия, а после внимательно их изучим. Мы найдем их. Я обещаю... Сестра. Откуда вы пришли?
Рута сдавленно кивнула и, махнув рукой в сторону выхода, направилась было за Шайн, назад, к лестнице, когда почувствовала пальцы инквизитора на своем запястье.
Обернувшись, она взглянула на Франциско… и все поняла. Он смотрел на нее серьезно и очень грустно, а потом произнес:
– Нам надо поговорить.
– Здесь?
– Нет, не здесь. Позже, когда и ты, и я выспимся и как следует отдохнем от всех передряг. Но кое-что сказать я тебе должен именно сейчас.
– Что?
– Мы больше не можем быть вместе. Просто... Так не получится, Рута. Я не могу. Это всё.
Она вырвала свою руку из захвата и, не оглядываясь, поспешила за Шайн. В глазах стояли слезы, но ведьма напомнила себе, что слишком стара, чтобы плакать из-за разбитого сердца.
Просто забыть – и жить дальше.
Утро.
Над миром, как и каждый день до того, готовилось подняться солнце. Небо, нанизанное на вершины Лесогорья, едва видное из-за густого снегопада, щедро кидало пушистые хлопья на землю, мостовые и ранних прохожих, и постепенно светлело прогоняя ночную мглу. Сегодня был особенный, чистый день, и сама природа старалась неукоснительно следовать духу праздника.
– С Благодатью, пан Любич!
– Ась?
– Я говорю: С БЛА–ГО-ДАТЬ–Ю!
– АСЬ?!
– Да чтоб тебя, старый хрыч...
– Ааа, и тебя с Благодатью, Златушка!
Звонарь Луцек поднялся на колокольню в новой, чистой, белой рясе, умытый и причесанный, с наглухо закупоренными затычками ушами, которые для верности были сверху еще и залиты воском. Он нес в туеске баклажку с водой, хлеб и сыр, а также парочку праздничных апельсинов, которые сегодня раздавали в трапезной. Звонарь был радостен и лучился удовольствием от предстоящего дела. До захода солнца он больше не спустится вниз. Опершись на парапет, он аккуратно чистил один из апельсинов и наблюдал за тем, как небо над самой высокой вершиной Лесогорья медленно окрашивается в нежные цвета, готовясь вот-вот выпустить в новый день бледное солнышко. Как раз в тот миг, когда Луцек закинул последнюю сладкую ароматную дольку в рот, край солнца показался над острым заснеженным пиком, почти ослепляя своим сиянием и возвещая о начале Благодати.
Луцек поплевал на руки и взялся за дело.
Конец