Время ведьм

2-е, месяца вересень, года 141 от основания Белокнежева.

Или 2-я буря Гиражи от нисхождения, по местному исчислению.

Лихогорье. Окраина Шактура. Вечер.

Шел дождь. Пару дней назад взошла на высокий трон Повелительница Бурь Гиражи, и заплакала горькими слезами по ушедшему вместе с летом возлюбленному. Воины спешили зажечь факелы у больших шатров из дубленых шкур, и подкинуть пару поленьев в вечный огонь – постоянно горящий костер, за которым традиционно собирались дозорные, охраняющие входы и выходы из Шактура. Он горел прямо посреди главного и самого большого шатра, надежно укрытого с трех сторон от ветров, дождей и снега. С четвертой стороны также можно было опустить теплые шкуры, но делалось это только по ночам, зимой. Тан[11] запрещал в иное время, считал, что это способствует расхолаживанию бдительности.

Прозрачные слезы падали со смурного темно-серого неба больно ударяя по рубцам, оставленным кнутом загонщика – ловца на беглых рабов. Кровь все еще сочилась из ран по бокам Ежи и впитывалась во влажную траву. Жутко хотелось пить, но после долгого бегства без еды и воды, а затем жестокого наказания, юноша совершенно обессилел. Очень осторожно, стараясь не шевелить телом, он повернул голову набок и высунул язык, пытаясь поймать капли дождя. В этот момент он почти ненавидел всю эту воду, что лилась мимо его рта на голую землю и уходила в ее недра. Кто-то грубо схватив его за волосы, и, пачкая лицо Ежи в грязи, оттащил под навес, после чего бросил за стогом сена, оставив мучиться от жажды и боли.

Еды ему, разумеется, тоже никто и не подумал предложить. Завтра как очухается, сможет попить из бочки, собирающей дождевую воду и доесть объедки с тогара[12] прежде чем с обозом отправится обратно к хозяину, а сегодня пусть помучается, уроком будет.

Постепенно смеркалось. Одни дозорные возвращались с патрулей, другие – уходили, но каждый считал необходимым пропустить кружечку горячего чая из медуницы, что варился тут же, на костре, разбавив его парой глотков крогуса. Согревающий напиток – святое для каждого стража, вынужденного большую часть времени проводить в холодных, продуваемых всеми ветрами горах, а вот еду на вечном огне готовить запрещено – неуважительно. Для готовки ставили отдельный навес, под которым теплился споро собранный каменный очаг, и неторопливо жарился на вертеле феврабан – двенадцатый за день. Ежи лежал не шевелясь, время от времени проваливаясь в глубокую пустоту и с трудом выныривая обратно, бездумно наблюдая сквозь небольшую проплешину в стогу снующие вокруг костра ноги дозорных. Самые глубокие раны от хлыста ему прижгли, чтобы не истек кровью, и теперь минуты невыносимой боли то и дело сменялись счастливыми минутами полного онемения. Порой впавшему в полузабытье Ежи казалось, будто спины у него и вовсе нет, а только голый хребет.

Со стороны костра послышался шум, чьи-то возбужденные крики, и Ежи приоткрыл глаза отчаянно надеясь, что на пост напали анари[13], частенько сталкивающиеся с саблезубыми в этих местах. Но нет, раздался громкий, несомненно радостный, приветственный рёв, быстрая грубая речь, послышались хлопки, как если бы кого-то радостно били по плечам сразу десяток огромных ладоней, и в шатер вошли еще одни ноги в мягких на вид, меховых сапогах.

– Шехаган! Шехаган здесь! – повскакивали сидящие у вечного огня дозорные, и приветствия повторились снова, на этот раз громче.

Новоприбывшего усадили к костру, вручили кружку с чаем и огромную голень феврабана, и едва дождавшись когда орк утолит первый голод, забросали его вопросами.

Шехагана никто не видел целый год. Когда он только-только получивший статус младшего шамана вдруг исчез, все подумали, что его задрали звери в горах – молодой орк любил говорить с духами в одиночестве подальше от города и шума сородичей. Однако, спустя месяц к шаману Ураху прилетел ворон с весточкой, где рассказывалось, что Шехаган был избран спутником Верховной ведьмы Чернолесья сроком на год, и вернется в следующем суховее, после избрание нового спутника. Урах едва свою ущербную ногу не сожрал от злости – ведьм он терпеть не мог. Ежи об этом, конечно же, слышал, но значения не придавал, не сожрала же, в конце концов, а в постель зазвала.

– … деревья те высоченные, и сверху крона, будто гриб растянута, черные как смоль. Днем темно, будто безлунной ночью, совсем без солнца живет там нечисть, – рассказывал Шехаган, то и дело прерываясь на глоток из кружки или кусок мяса. – Все там не так как дома. Что ни цветок – то ядовит, что ни куст – то норовит сожрать, что ни дева – то ведьма, да и другой нечисти полно. Остановишься на дерево отлить, а оно на тебя как зыркнет да хлестнет веткою! Не поверите, кролики – и те с зубами, так и норовят пальцы ночью оттяпать, и крольчатам на ужин унести!

– Ты про дев давай, а не про кроликов, – прервал его чей-то недовольный голос и тесная компания громогластно расхохоталась шутке.

– Правда ли, что все белокожи и без единой волосинки на лице, а на голове – чистый снег? – спросил кто-то, но его тут же перебили еще несколько голосов.

– Мне говорили, что ведьмы прямо во время этого самого в небо тебя утащить могут, но ты-то поди тяжеловат оказался?

– А скольких оприходовал? Да не томи, рассказывай! Где ты там вообще был, что видел?

– А правда, что человечки и меча поднять не могут – до того слабые?

– А правда, что там у них совсем не так, как у горчанок? Ну, эта самая…

– А сиськи видел? Святоша людской к нам заезжал, особенно напирал, что у ведьм по три, а то и шесть сосцов, что у свиньи какой…

Шехаган добродушно смеялся, ярко и с подробностями отвечая на многочисленные скабрезные, от соскучившихся по женскому телу дозорных, вопросы. Ежи слушал, затаив дыхание. Надо же. Он всегда считал, что на север идти смысла нет. Когда бы он не глядел в ту сторону, внизу расстилался лишь бескрайний черный лес, когда как с южной стороны гор вдалеке можно было разглядеть человеческий город Кшешич, до которого он и пытался добраться каждый раз, когда бежал из Шактура. А смотри-ка, и в лесу люди живут. Ведьмы, вернее.

– Охраняют свои секреты они жестко, Хруг, – ответил он какому-то орку на вопрос о том, где расположено их обиталище, и не следует ли на них рейдом сходить, и пару десятков в Шактуре продать. На рынке человеческие девки хорошо ценятся… – Поселение есть, сам о том слышал, но побывать не довелось. Многие просто по лесу домики ставят, какое место приглянется, там и живут. Но идти туда без приглашения не советую. Вспомни Ураха – уже полвека с ногой мучается, а то могучий шаман! Я туда только на праздник Ведьмова солнца готов идти, а так… Нет.

Не обращая внимание на презрительно цыкнувшего орка, явно неудовлетворенного подобным ответом, он протянул чашку за новой порцией чая и крогуса, и вдруг мечтательно протянул.

– Знать бы, как их силы лишить, я бы первым туда поскакал. Да только колдовства там столько, что простому орку дышать сложно будет – все вокруг пропитано, будто из самой земли поднимается, и ведьмы там могущественнее всех становятся. Самая никудышная едва ли не Верховной подобна может стать, а уж сама Верховная… Хуже всех них. Но хороша, кор-по мынгтай, ох как хороша! Кожа, что у ягненка нежная, грудь высокая, волосы золотые, как монета, смотрит так, что готов ей под ноги лечь да следом поползти, что щен. Едва взглянет – уже плоть твердеет, а уж когда к себе зовет… – горец на мгновение зажмурился, и со вздохом вернулся к реальности. – Целый год как один миг пролетели. Какое поселение! Да я исходил от ревности за любой посторонний взгляд на нее! Убить готов за слово непочтительное! И все ведьмы, что бы я там не встретил облик почти столь же прекрасный имеют! После них на горчанок смотреть не хочется. Пальчиком кого такая поманит или голосом нежным окликнет – он и бежит скорее… Я только потом понял, что это колдовство такое, аура у леса особая, у них же, колдуний, своих мужиков нет, а детишек всем бабам хочется, вот и… Страшная сила. А ты говоришь – выкрасть. Ты же и первым их рабом станешь.