Время ведьм

Глава 13. Превыше всего.

Мы не должны прекратить инквизиции, если не хотим подвергнуть опасности спасение своих собственных душ.

Из речи Первого Инквизитора к новобранцам ордена

17-е, месяца грозец, года 130 от основания Белокнежева.

Или 57-е солнце Шэдулаха от нисхождения, по местному исчислению.

Лихогорье. Город Шактур. День.

Ноги Ежи дрожали, а глаза застилал пот, пока он тащил тяжеленную торбу с плотно утрамбованной травой для хозяйского варагона[1]. Остановившись, чтобы отдышаться, он с усилием попытался оттянуть металлическую полоску раскалившегося на жаре ошейника, с завистью глядя на развалившихся в тени охранников, лениво играющих в зубы[2] и время от времени обливающихся водой из стоящей рядом с ними бочки.

– Хэй, чегхо встал, хаш!? А ну, таш-щить! – раздался позади него грубый голос, со страшным акцентом выговаривающий слова на всеобщем. Свистнула плеть и тело Ежи пронзила жгучая боль. Вскрикнув, он упал на колени, с шипением пытаясь справиться с нею. Раб не плакал. При виде слез надсмотрщик приходил в ярость и мог забить кнутом насмерть, Ежи уже такое видел. Даже иногда жалел, что он не девчонка. Тех держали в другом бараке, не били и кормили хорошо, только знай, к воинам иногда ходи и все.

Этой весной Ежи исполнилось шесть, и он еще совсем мало понимал в том, для чего они могут туда ходить. Но возвращались, вроде бы, все. И за слезы их не лупили.

– Я што-ррх, неясно-х ховорю!?

Похожая на колонну нога орка легонько, чтобы раньше, чем траву натаскает не подох, пнула его в бок, и мальчик по инерции повалившись, тут же поспешил встать. Торопливо схватившись за края торбы, с усилием потащил дальше – в загон к тягловым животным, размеренно жующим уже вторую порцию за сегодня.

«Хаш» – так они его звали, – «мясо». Это значило, что цена его жизни приравнивается в цене к плоти на его костях. Людоедами орки не являлись, но те же варагоны человечиной отнюдь не брезговали, а саблезубые[3] – весьма практичные существа. Зачем тратить на корм зерно или сено, если можно покрошить испускающего дух раба? Так что, на невольничьем рынке брали даже самых слабых, с расчетом, что в хозяйстве всё пригодится. Даже совершенно никудышный хаш, чьих сил только и хватает на то, чтобы траву да воду таскать.

Дотащив торбу, он с облегчение выдохнул, наконец оказавшись в тени, и позволив себе несколько секунд отдыха, принялся выгружать траву в кормушки.

Воняло здесь страшно, но не отходами, а самими варагонами. Кто-то, еще в прошлой жизни, рассказывал ему, что у них защитный механизм такой от хищников – вонючими быть и время от времени дохлыми притворяться. Варагоны медлительные, стае горных кошек или еще кому хищному таких поймать легче легкого, вот и притворяются порой падалью. Падаль в горах мало кто ест, кроме, разве что, самих варагонов.

Снаружи раздался чей-то ленивый говор, и поспешный ответ на том же наречии от надзирателя. Не сдержав любопытства, Ежи высунул наружу голову, и раскрыл рот от удивление – во дворе стоял шаман.

То, что это был именно шаман было видно сразу. Субтильное, даже можно сказать тощее, по сравнению с другими орками, но очень высокое и жилистое тело разукрашивали красные и черные узоры. Они вились во все направления и скрывались за странным нарядом, состоящим из широких, таких широких, что можно было принять за юбку, штанов, того же красного, что и узоры, цвета; а также целой сотни костяных браслетов, колец, бус и прочих украшений на голом торсе. Они были повсюду: в больших рваных и острых ушах, в коротком носу, на лице, а те, что покрупнее – на боку, казалось, врезанные прямо в кожу. Даже на груди виднелись два больших клыка – ну ничего себе! Голову шамана венчал высокий головной убор с острыми и тяжелыми на вид большими кристаллами, что сияли на солнце, будто корона самого Шэдулаха[4]. В руке он держал резной посох, точно так же украшенный сверху камнем и болтающимися по всей длине бусами, на который тяжело опирался.

Не обращая никакого внимания на кислое лицо надсмотрщика, он уверенно повернулся к вытянувшимся наизготовку стражам, и махнул рукой в сторону глухого барака, где обычно спали рабы, что-то гортанно приказав.

Пару минут спустя оттуда вытолкали всех и выстроили в шеренгу. Люди подслеповато щурясь прикрывали ладонями глаза, пытаясь рассмотреть зачем их вывели наружу. В бараке запирали только новеньких, тех, кто еще не успел смириться со своей участью, был драчлив, не заклеймен или доставлял хоть какие-то неприятности хозяевам.

Шаман неторопливо прошел вдоль шеренги, цепко разглядывая рабов, и не обращая внимания на устремленные на него взгляды – от ненависти до надежды. В конце концов каждый, даже самый непримиримый взгляд тяжелеет и ниспадает в землю, дай только время и хорошую плеть.

Наконец определившись, шаман повернул голову к надсмотрщику и указав на нескольких человек, которых тут же пнули на выжженную землю, а остальных принялись заталкивать назад, шаман повернулся, чтобы уйти, как вдруг заметил неосторожно высунувшегося из конюшни Ежи.

Испугавшись, мальчик замер. Взгляд шамана ледяной змеею заползал в его нутро, заставляя цепенеть и испытывать такой сильный страх, который он не испытывал никогда, и даже не подозревал, что может.

Моргнув, орк поманил его пальцем, и тот через силу послушался, подходя ближе, после чего повернулся к надсмотрщику, мрачно поглядывающего на пятерых все еще стоящих на коленях рабов, и произнес на понятном Ежи языке, совсем без акцента:

– Этого я тоже забираю.

Орку оставалось лишь кивнуть, кидая недовольный взгляд на мальчишку. Надо же было ему высунуться! Надо же было Прокладывающему Пути[5] явиться именно сейчас! И без того недобор смирных рабов, а тут еще... Самому ему теперь, что ли траву таскать!? Надо будет сказать го-тану[6], чтобы привез еще, да девок побольше, чтобы прямо тут плодились, а детенышей их с малолетства послушанию учили да привычке угождать хозяевам.

‍ Развернувшись, все так же тяжело опираясь на свой резной посох, шаман поплелся в обратную сторону. Помедлив, Ежи бросил взгляд на надсмотрщика, но увидев, что тот больше не обращает на него никакого внимания, поспешил вслед за новым хозяином.

Идти пришлось долго. Жил шаман вдалеке от Шактура[7], на возвышающейся над городом скале – выше даже каррауш-но![8] – где только и стояло его каменное жилище. Ни деревца, ни куста, ни самой захудалой травинки на небольшой площадке не было, а вверх вели выдолбленные в самой скале ступеньки. По ночам Ежи иногда замечал как оттуда поднимается голубоватый дымок, мелькают пятна света или просто горит одинокий факел, но никогда не задумывался о том, кто живет и что там происходит. Выжить бы да безбожно шепелявую речь орков распознать когда они к тебе обращаются, какие уж тут вопросы. Мальчик поднимался сразу за шаманом, слыша как позади него о чем-то перешептываются другие пленники, но решил за лучшее сделать вид, что не понимает их языка.

Наконец, они добрались до вершины, и Ежи, вышел на удивительно ровную, будто ножом срезанную каменную площадку. Разинув рот, он принялся оглядываться по сторонам.

Город отсюда был как на ладони. Небольшое жилище занимало едва ли десятую часть этой скалы. Недалеко от него, не дойдя до обрыва скалы едва ли с полметра располагалась вместительная купель, выточенная прямо в камне. Вода в ней серебрилась и шла густым дымком, а на дне, сквозь толщу воды что-то алело. Ежи вспомнил, что нечто похожее видел в доме го-тана. Зачарованные камни вырабатывающие постоянное тепло, но там они были куда как меньше. Подальше, напротив купели, была клетка, каменная с трех сторон и покрытая огромной плоской плитой в качестве крыши, рядом с нею – то ли двухэтажный сарай, то ли огромный нужник.