Страница 71 из 95
Однако было нечто, что разбудило ее этим утром получше всего вышеперечисленного вместе взятого.
Девушка лежала на боку, зажав одеяло ногами так, что одна нога оказывалась обнаженной до самого бедра; верхнюю же его часть она нежно прижимала к округлой груди. Густые темные волосы растрепались во сне еще больше, чем, казалось, растрепываются днем, когда она делает это специально. Они частично покрывали ее лицо, плечи и спину. Довершало облик совершенно невинное и даже почему-то трогательное посапывание тонкого носика, делая из злобной ведьмы черноволосую заколдованную принцессу какой-нибудь далекой-далекой страны.
Франциско сглотнул, глядя на изогнувшуюся по-кошачьи фигуру, забыв, зачем, собственно решил в очередной раз забраться через окно, вместо того, чтобы как все приличные инквизиторы войти в дом с парадного входа. Он неслышно спрыгнул с карниза – Рута и не подумала закрыть окно, – и это после всех тех убийств! – и, подойдя к девушке, склонился над нею. Тень мужчины упала ей на лицо. Но, очевидно, не почувствовав опасности, она лишь что-то пробурчала и затихла.
– Рута... – шепотом позвал ее Франциско, убирая с щеки ведьмы пряди волос. – Проснись... Иначе мне придется тебя будить.
Но девушка не вняла угрозе, продолжая мирно видеть приятные сны.
– Я сделал всё, что мог, – фальшиво печальным голосом заключил Франциско и с ухмылкой опустился ниже. Коснулся губами ее колена и замер, ожидая реакции. Не дождавшись, провел короткую дорожку из мимолетных поцелуев вверх по загорелому бедру. Не в силах оставить его, накрыл ее кожу ладонью, поглаживая, и переключился на точеное плечико. Потом выше, пока, наконец, не убрав волосы, поцеловал ее шею сзади, с удовольствием замечая как по телу девушки побежали мурашки. Он уже было собирался развернув ее лицо, пробудить поцелуем, когда вдруг почувствовал, как в горло ему упирается нечто совершенно недружелюбное.
– И что это ты делаешь в моей спальне? – хриплым ото сна голосом спросила его Рута, и подумав, добавила. – ... Снова.
– Я шел на завтрак к прекрасной леди, – нарочито печальным тоном поведал ей Франциско, даже не пытаясь отодвинуться от ножа приставленного к горлу нахала. – И что я вижу: таверна закрыта, на стук никто не отвечает, а моя леди дрыхнет без задних ног. Вот я и решил ее разбудить, дабы выяснить, нет ли сегодня какого-нибудь исконно Крогенпортского праздника, на который возбраняется завтракать.
Он мягко подался вперед, чувствуя как она отодвигает лезвие, чтобы не поранить, и поцеловал теплые и мягкие ото сна губы девушки. Помедлив, та ответила, убирая оружие обратно под подушку и обвивая руками шею Франциско. Одеяло, держащееся на кончиках твердых от впущенного инквизитором холода сосках, соскользнуло вниз. Рука мужчины сжала ее бедро и уже начала было осторожно стягивать с сонной, а потому слегка заторможенной девушки остальную часть одеяла, как вдруг та резко отстранилась, взглянув на него совершенно трезвым взглядом.
– Что значит закрыто? Где Шайн?
– Я ее не видел. Может, спит?
– Ты плохо ее знаешь. Если она сейчас спит, то я инквизитор. Ну-ка, отвернись!
Он хмыкнул, но не стал протестовать, отворачиваясь в сторону, когда вдруг заметил любопытную и весьма опухшую физиономию, выглядывающую из окна напротив и раздраженно захлопнул единственную створку. Будут тут еще всякие пялиться! Надо бы потом выяснить, что это за тип. Ну и починить, наконец, ставни...
– Можешь повернуться, – привычно лохматая Рута натягивала на руки тонкие браслеты и хмурилась. Франциско лишь вздохнул, глядя на полуоблегающую рубаху из нетканого полотна и длинную юбку теплого коричневого, будто крепкий чай, цвета.
Не обращая на него более внимания, девушка вытащила целую кучу ножей и принялась споро прятать их в неприметные складки одежды. Четыре метательных ножа отправились в рукава, еще четыре – за голенище левого сапога. Правому достал короткий нож со странным зеленоватым лезвием. Еще два ножа заняли свои места на поясе, совсем рядом с карманами, и еще один – на бедре, стянутый широкой, плотной лентой. Один длинный и тонкий стилет, похожий на шпильку, исчез в пышной прическе. Последний, оказавшийся добротным гномьим напильником в кожаном чехле, под потрясенным взглядом инквизитора, канул в декольте.
– Напомни мне обнимать тебя впредь с осторожностью и почтением, – сглотнув, произнес он, наблюдая за тем, как стройная ножка прячется под длинной юбкой.
– Давно пора было начать, – хмыкнула девушка и открыла дверь из комнаты, сразу же обнаружив пришпиленную к косяку записку. Выдрав вилку, которой рассеянная Шайни ее прикрепила, Рута быстро пробежала глазами текст.
«Дорогая сестра! В этот миг солнце наверняка уже припекает тебе макушку, поэтому волей-неволей тебе придется встать, дабы подобно болотному гаду, переползти в более прохладное место. Я ушла по делам, а потом еще по другим делам, так что рано меня не жди. Очень важным делам, между прочим! Обещаю не тратить много денег. Ну или уж как получится. Короче твой тайник я распотрошила, потому как нечего прятать!
Открывай таверну без меня, думаю с этим ты можешь справиться. Ранним пташкам, мучаемым похмельем, тоже без труда нальешь, я же справляюсь. Знаешь, давай-ка ты всю декаду будешь открывать нашу таверну, и вообще позанимаешься ее делами? А то совсем уже со своим инквизитором обленилась, паразитка...»
Слово «инквизитором» было обведено три раза и украшено символическим скалящимся черепом с двумя костями. Мол, увлечение увлечением, но не забывай, кто ты, а кто он. Рута вздохнула, молчаливо принимая вполне справедливый упрек. Она и впрямь свалила все дела на сестру, каждый день проводя с Франциско: они гуляли, ходили на ярмарки и праздники, и даже как-то раз попали на обряд венчания пред ликом богов. Кольца у молодоженов не засветились, что яснее ясного говорило о том, что жених или невеста, а то и оба сразу до помолвки успели порядком поблудить, но все равно было очень торжественно. Шайн ни разу не упрекнула ее, но сегодня ее, видимо, прорвало. Это объясняет, почему таверна до сих пор закрыта.
– Что там? – сзади подошел Франциско и она, уныло отмахнувшись, спрятала письмо в карман.
– То, что мне придется целую декаду вставать ни свет ни заря, Тьма подери! – ответила Рута, потерев грудь. Напильник, что ли, натирает?
Неизвестно где. Вечер.
Шайн проснулась от собственного стона. Болело всё: начиная от головы – и заканчивая ногами. Шипя и ругаясь, она села, чувствуя, как ее наполняет боль, и попыталась оглядеть себя в полумраке. Все тело было сплошным синяком с редкими вкраплениями ссадин и ран. Она ощупала свою грудь и чертыхнулась. Кажется, сломано ребро, может два. Дышать было тяжело и больно. Как бы не проткнуло легкое... Три пальца онемели, и, кажется, так же были сломаны, лицо все в грязи... А это что?! Ошейник?! Что, Дар’Тугу подери, произошло?!
Девушка отчетливо помнила, как умывалась под бочкой, но дальнейшие события предпочитали стыдливо оставаться в темных закоулках памяти, категорически не желая выходить на свет. Ведьма ощупала голову, обнаружив две огромные, налитые кровью шишки, потом чихнула грязью, которой, как оказалось, был забит нос, и разозлилась.
Сильно.
Глаза ее медленно, как раздуваемые дуновением угольки, покраснели, перекрывая родной, зеленый цвет, и засветились. Во рту стало тесно от удлиненных и заострившихся зубов. И вдруг – резкая боль.
– Не советую так делать, девочка. И вообще колдовать.
Шайн прищурилась. То, что она в полумраке приняла за элемент стены, оказалось мужчиной в длинной темной рясе, неподвижно дожидающимся ее пробуждения. Взгляд спокойных серых глаз прошелся по ведьме и сморщился.