Время ведьм

– Все, что угодно, говоришь? – прорычало-прохрипело чудовище. Изо рта его вытекала обильная зеленая слюна, от которой тянуло смесью болотного смрада и ароматом аврана.

– Да, – выдавил Ежи и тут же взял себя в руки, воскликнув, – все, что угодно!

– Вижу в тебе... Теперь я вижу. Много алчности, много тщеславия да гордости... Много тьмы и жестокости в тебе вижу. Поднимешь ты свой народ, да и сам на их горбах поднимешься выше солнышка... Да только не будешь знать ни покоя, ни удовлетворения, ни счастья, ни радости – и не потому, что не знаешь ты, чего на самом деле хочешь, а потому, что зверю в людском обличии покоя да счастья не видать, как собственной печени. Ошиблась я, души той у тебя и не было никогда.

Ежи молчал, мрачно глядя на чудовище. Первый страх прошел, и теперь лишь копилось раздражение на непонятно с чего взявшуюся разглагольствовать ведьму. Кто уж из них двоих зверь – невооруженным глазом видно!

– Пойдешь по этому пути – будет тебе и почет, и достаток, и жизнь долгая в здоровье крепком тоже будет. Заключу с тобою сделку, ибо много полезного ты для рода моего совершишь. Но доволен ты никогда не будешь. Несчастливая у тебя будет жизнь, горькая да пустая, и никакое золото не скрасит твое одиночество. Но можешь и уйти, человечек. Женишься на девке хорошей, что уж полгода за тобою бегает, нарожаешь с нею детей побольше, крепкую хату построишь, уважения соседей трудом да словом мудрым добьешься сам и умрешь счастливым, в окружении внуков да правнуков, не узнавая никого из них. Решай, человечек. Решай быстро. Решай сейчас.

– Первое! – не раздумывая, выпалил Ежи.

Ведьма расплылась в хищной улыбке.

– Тогда иди сюда.

Ежи осторожно подошел ближе. Громада ведьмы пугала. А ну как передумает, да полоснет когтищами?! Но в душе царило ликование. Хотя... У него же нет души... Значит, в сердце, вот! Сердце-то у него есть?

Ведьма взяла одну свою грудь в когтистую ладонь и сунула прямо Ежи в лицо. Из огромного, на весь низ, соска с мясистым наростом посередине показалась капелька белесо-желтоватого гноя.

– Пей.

Подавляя рвотный позыв, Ежи обхватил нарост губами и втянул в себя жидкость. Его едва не стошнило, и он сжал одной рукой ее грудь, а второй – землю и, зажмурившись, начал пить, жадно, быстро и торопливо, стараясь побыстрее проглотить мерзкую жидкость, чувствуя, как нечто холодное и склизкое наполняет его чрево.

Он не знал, сколько это продолжалось, целиком сосредоточившись на том, чтобы глотать мерзость, льющуюся из гнилого нутра ведьмы прямо в хрупкое человеческое тело. В какой-то момент ведьма оттолкнула его, и он упал на спину, глотая воздух и давясь сухими рвотными позывами, уже не в силах сдерживаться, но гной, будто бы, отказывался покидать его тело. Ежи чувствовал, как эта гадость льдом медленно растекается по всем его жилам, рукам, ногам, проникает в голову и чресла.

Ведьма, вновь стала такой же прекрасной, как и тогда, когда он ее впервые увидел, но теперь Ежи глядел на ее восхитительный облик с ужасом и отвращением. Она подняла с земли упавший нож, и юноша увидел, как потертая рукоятка из свиной кожи вдруг засияла золотом с хитрыми узорами, а лезвие из стального стало серебряным и удлинилось на добрую пядь. Кинжал послушника!

– К горцам в Лихогорье не возвращайся. Нечего тебе у этих орков делать. Возьми нож и ступай на северо-запад – там стоит Крогенпорт, столица Белокнежева. Найди храм, покажи этот кинжал. Дальше сам разберешься.

– Спасибо... А что взамен?

– Оберегай ведьмовство да не пускай в Чернолесье святош, они на вкус дюже мерзотны...

– И все? – не поверил своим ушам Ежи.

– Нет. Будет за тобой должок. Ежели какая ведьма к тебе за помощью обратится, что бы она ни попросила – сделаешь. Понял?

– Понял.

– Пообещай. Здесь, с моим ядом в крови.

– Клянусь помогать любой ведьме, что бы она у меня ни попросила, оберегать ведьмовство да Чернолесье.

– Слово твое нерушимо. И да будет сокрыто оно в венах твоих да твоем кинжале, как и мои обязательства. Кинжал береги. Никто кроме тебя не сможет сломать его или повредить хоть как-то, ни сплавить, ни испачкать. А ежели сам сломаешь... – глаза Верховной сверкнули в темноте золотом. – Участь куда страшнее смерти в тот же миг обретешь!

Ежи сглотнул. Во рту было мерзко и сухо. Его ощутимо тошнило, и все, чего он сейчас хотел – лечь на землю свернувшись клубочком, зарыться в теплый мох и поспать. Но теперь у него есть дело поважнее. Крогенпорт? Столица будет принадлежать ему!

– И последнее. Назови мне свое имя.

– Ежи, – не задумываясь, ответил тот.

– Лжешь.

Юноша закашлялся. Вот ведь... Ведьма!

– Меня в детстве пираты выкрали из дома, да пригнали на базар к оркам, те меня и выкупили для грязных работ, с тех пор я всегда у горцев жил... – сбивчиво объяснил Ежи. – Имени своего настоящего не помню, уж не обессудьте госпожа Верховная.

– Помнишь, – спокойно ответила ведьма, поведя округлыми плечами. – Назови мне его!

Ежи наморщил лоб, пытаясь вызвать воспоминая из далекого беззаботного детства: руки матушки, пахнущие сдобой и молоком, мозоли отца, когда он подхватывал его за бока и сажал на плечи, после чего катал по двору, будто бы бык, и то, как смеялись дед с бабкой, говоря, что не зря они своего единственного наследника зовут громом, уж силы в его голосе столько, что способен теленка свалить воплями!

– Рейн. Меня зовут Дауртамрейн.

Ведьма ощерилась в клыкастой ухмылке, дико глядящейся на прекрасном лице, и исчезла.

28-е, месяца цветороста, года 304 от основания Белокнежева.

Крогенпорт.

– Аккуратнее, аккуратнее клади! – кричал крепкий, коренастый мужчина, стоя на лесах, протянутых на высоте около семисот локтей, и сверяясь с большими серыми листами, на вид больше похожими на куски камня, чем на бумагу.

Кроген-но-Дуомо, дело всей его жизни, был почти закончен. Сейчас самая большая группа каменщиков, стеклодувов и других строительных работников в Крогенпорте – целых три тысячи человек! – заканчивала строительство громадного собора. Часть из них трудилась над внутренней отделкой помещений, тогда как другая часть завершала строительство осадных башен, хитро замаскированных катапульт, способных снять гигантскую горгулью или грифона на подлете, а третьи завершали огромный прекраснейший витраж из многоцветного стекла, который, кроме декоративной, имел чисто практичную функцию: стоило зажечь тысячу свечей в нише за витражом, соединенных меж собою одним фитилем и загорающихся в единый момент, и они, пробудив заложенное в камни чародейство, осветят весь город, не оставляя ни шанса на выживание вампирьей или мертвяцкой мерзопакости, ежели те вздумают напасть всей стаей.

Понтификар Дауртамрейн приложил ладонь ко лбу и тревожно поглядел на солнце. Оно уже давно перевалило за полдень и неумолимо катилось на заслуженный покой в сторону моря, так и норовя скорее спрятаться за Червяк–островом на ночь. Однако совсем не этот остров беспокоил понтификара, а лежащий чуть левее Гибельный архипелаг. Именно из-за него Крогенпорт более не являлся столицей, и именно из-за него умер единственный близкий человек, который появился за полторы сотни лет – Мнишек Закопола, друг любезный. Надо бы его канонизировать... Все же именно он убил безумного мага Серафина Грифа, который разводил на архипелаге нечисть в таких количествах, что и больше сотни лет спустя те стабильно вырезают население целыми толпами. Погодите же, вот будет достроен собор, зазвонят колокола, разгоняя своим звоном нетопырей, вспыхнет свет на святом витраже (сам поднимется да освятит, не побрезгует), и ни одна тварь не посмеет перелететь или переплыть Русалочью бухту и напасть на окраины. Лично будет ради этого восковые свечи крутить!