Время ведьм

Мертвые олени шевелят замерзшими мордами, сучат наполовину превратившимися в кости ногами. Опарыши начинают бестолково и торопливо вгрызаться внутрь, чтобы не упасть. Но олени не встают. Не подняться и Йоанне, чью плоть грызут с удвоенной радостью.

Спит жена чародея… А потом просыпается.

Она падает с кровати и оказывается стоящей на коленях перед еще теплой, дымящейся на морозе тушей. Та пахнет горячо и сладко, словно страсть молодых любовников, и от этого запаха изо рта Йоанны невольно капает слюна. Она восторженно погружает руки в чужую плоть, пачкая руки в крови, и опускает лицо ниже. Отрывает зубами изрядный кусок, и усевшись прямо в снег, жадно пожирает его, разрывая волокна крепкими зубами. Голова жертвы безвольно болтается из стороны в сторону, когда она отрывает следующий кусок. На Йоанну остекленевшими вымороженными глазами смотрит ее собственный муж. Кто бы знал, что эта сволочь такая вкусная.

Смерть касается щеки костяными пальцами, оленьи кости настигают ее и пронзают тело, горло, будто насаживают на кол. Она беззвучно кричит. Ей больно и очень страшно. Нестерпимо хочется спать.

Йоанна закрывает глаза...

И переступает с ноги на ногу. Босые ноги мерзнут, белоснежную батистовую ночнушку рвут холодные ветра. Йоанна обхватывает руками свои плечи и оглядывается.

Спит жена чародея. Снится ей в эту жаркую полночь смерть и холод; и самые потаенные кошмары, что прячутся в темноте, спешат на зов ведьмы …

34-е, месяца грозец, года 387 от основания Белокнежева.

Крогенпорт. День.

Ворон был голоден. Будь сейчас обычное утро, он бы отправился к площади Правосудия, где по утрам на виселице имели привычку болтаться пара–тройка хорошенько прогоркнувших на жаре и посиневших покойников, удавленных безжалостной пенькой. Эти, как правило, без возражений кормили старого приятеля, за что тот в ответ от имени Вар’Лана[5] обещал им скорые перемены. Висельники тяжко вздыхали, и отдавали последнее – глаза, языки и потроха.

Но сейчас у ворона были заботы поважнее собственного желудка, а именно – ведьма, засевшая в его нутре, подобно кости в глотке. Человек, за которым его призвали проследить, передав свои крылья и разум, только и делал, что бестолково и хаотично сновал туда–сюда по кривым улочкам, время от времени останавливаясь, чтобы поесть, потрепаться с различными двуногими и посетить нужник. Ворон чувствовал растущее внутри раздражение, которое он ощущал как свое, и нервничал все больше.

Наконец, человек подошел к утопающему в зелени домику, и перекинувшись парой слов со своим спутником, постучал в дверь. Ворон ощутил предвкушение ведьмы, стоило двум инквизиторам войти в дом. Исполняя ее волю, он спустился на подоконник, и обратился в слух.

Франциско был на взводе, но шел упорно, словно гончая, взявшая след, лишь больше раздражаясь непонятному упрямству коллег. Те, будто специально (хотя, почему это будто? Наверняка!) всячески затормаживали его расследование, и делали это так усердно, что Франциско даже засомневался, не они ли прибили профессора, а заодно и большую часть санитарных инспекторов города? Конечно, никто этих крыс не любит, но если убивать каждого кто тебе не нравится, откуда возьмется порядок? Нет, так дело не пойдет.

Сначала Зембицкий, играющий труса, потом отряд инквизиторов с учениками–охотниками, словно герои в пошлом романчике прибывшие в последний момент, когда центиман уже поглотил всех оставшихся духов, и явно облизывался в сторону Франциско, напрочь игнорируя слишком слабое для него рассеивание магии. Но окончательно его вывел из себя никто иной как уже знакомый ему чародей Веселый, который с постной миной лечил инквизитора почти два дня.

Два! Бесовых! Дня!

Конечно, он был обессилен – центиман высосал досуха резерв, которым Франциско не пользовался с юности, при этом подзакусив жизненными силами, почему-то при этом категорически проигнорировав Руту, и здорово помотал из стороны в сторону, решив, видимо, за неимением молота разломать опостылевший бордель одним крепким инквизитором. Но лечить пустяковые для чародея переломы и синяки целых два дня?!

Именно поэтому сегодня, весь день, Франциско как заведенный оббежал полгорода. Для начала наведался в санитарную службу, как и все государственные учреждения располагавшуюся в округе Мундиров, и взяв адреса, по которым сегодня выехали оставшиеся инспектора, опросил всех. После еще раз, уже без назойливого внимания Зембицкого, который упорно тащил его пообедать, опросил студентов пана Конопки, кропотливо сверяя полученные данные, и сразу же после этого решил наведаться в пани Конопке, для беседы, где вновь столкнулся с прилипшим к нему, словно банный лист, крогенпортцем. Дальше он планировал проведать застоявшегося коня, и съездить к панне Холеве в деревню, возможно, она поведает что интересное о сестрах или декане.

Невольно вспомнив то, как ему вчера «помогала» Рута, Франциско улыбнулся, и вслед за хмурым слугой поднялся на второй этаж.

– Вы это, – пробасил тот перед тем, как впустить их в хозяйскую гостиную. – Особо пани не тревожьте, ее и без вас которую ночь дурные сны одолевают.

– Мы постараемся все сделать максимально тактично, – заверил его Зембицкий. Охранитель хлопнул глазами, словно пытаясь понять, о чем тот говорит, и, наконец кивнув, постучал в дверь.

– Войдите, – раздался из-за двери уставший женский голос.

Пани Конопка встретила их в личной гостиной, очевидно лишь ради уважения к гостям встав с кровати. Одетая в простое кремовое платье, она отложила книжку в сторону, и движением руки пригласила мужчин сесть.

Франциско ощутил острую неприязнь, и внимательно оглядел женщину, пытаясь проанализировать, почему она вызвала у него подобные эмоции. Инквизитор доверял своей интуиции, но полагал, что для подобных утверждений следует иметь более веские основания.

Пани Конопка была миниатюрной и очень ухоженной женщиной. Красавицей ее назвать было сложно: мелкие черты лица, некоторая сухость фигуры и острота подбородка не позволяли назвать пани прелестной, но некое живое обаяние в ее лице, все же, смягчало первое впечатление. Небольшой округлый живот натягивает ткань платья, явно старого, подогнанного по девичей фигуре. На вид ей около тридцати – тридцати пяти. Солидный возраст для женщины, планирующей впервые стать матерью. Любопытно, почему именно сейчас? Йоанна несколько бледна, и это не способна скрыть ни пудра, ни румяна, которые она обильно нанесла на свое лицо. Впрочем, это вполне объяснимо тем, что женщина только-только оправилась после болезни. Темные волосы тщательно уложены, а вот руки нервно сжимают книжку. Нервничает из-за расследования, или нервничает из-за того, что они инквизиторы? Пахло от нее приятно: цветы и какой-то лесной запах, напоминающий Франциско запах оленьего рога или чего-то очень похожего. Необычный парфюм.

– Сновид, прикажи, чтобы подали чаю, – слабым голосом приказала женщина, и кивнула обоим посетителям. – Добрый день, инквизиторы. Мне передали, что у вас ко мне вопросы. Мне бы хотелось быстрее с этим покончить и вернуться в кровать.

– Конечно, пани, – поспешно заверил ее Зембицкий, и Франциско едва сдержался, чтобы не отвесить коллеге подзатыльник: что за поведение, в самом деле, словно первый день на службе!

Возмущение его можно было понять: никогда и ни при каких условиях, невзирая на заслуги, положение в обществе или деньги, инквизиция не шла на поводу у населения, не считалась с власть имущими, и не лебезила перед чародеями. Но похоже, что в Крогенпорте не столь сильно следуют словам первого инквизитора; вот и Урлик, почтительно поклонился пани, и сел, кидая предостерегающий взгляд на Франциско, чтобы следовал его примеру. Выражать почет даже не чародею – его жене!