Время ведьм

Не дожидаясь приказа, Казик торопливо обошел наставника и подхватив на руки третью встреченную им за сегодня девицу с подобным обликом, направился к коню.

Над Бяло-Подлянском вился сизый дымок. Он поднимался из многочисленных труб и смешиваясь над поселением в одно большое облако, плавно и величественно взмывал высоко в небеса. Горящие теплом многочисленные желтые огоньки окон смотрелись издали невероятно уютно, обещая долгожданный отдых, горячий ужин и сухую постель.

Когда они въехали в городские ворота, было уже темно. Касия, или просто Кася, как звали девушку, слабым голосом попросила довезти ее до аптеки, где она и работала, и жила на втором этаже. Аптеку держал чародей–целитель, и Франциско мысленно наметил себе заехать к бывшему коллеге.

– ... отправил меня перворост[4] собирать, пане. Он только-только росточки пустил у него на огороде, вот пэр чародей и повелел в лес отправится, да у реки поискать, чтобы садовые не тратить, мол он в это время дюже полезен для почек и сердца, особенно свежий. А сердце у него и впрямь шалило не далее как декаду назад... – слабо говорила она поминутно зевая.

– Расскажи ему про морочниц, – посоветовал Франциско. – Пусть подберет тебе какой-нибудь восстанавливающий жизненную силу сбор. Кроме слабости никаких последствий не будет: поспи несколько дней, в любое время, как потянет, ешь плотную горячую пищу, пей сбор. Через декаду лучше прежнего станет.

– Правда?

– Обновление энергии даже полезно в какой-то мере. Эта аптека?

– Да.

– Казик, проводи барышню домой, да проследи, чтобы нужный сбор сразу же выпила.

Ученик, в кои-то веки, просто кивнул, и залихватски спрыгнув с коня, осторожно снял с него девушку, да так и потащил в аптеку на руках. Звякнул дверной колокольчик, и парочка скрылась в здании. Крепкий парень. Девицы таких любят – широкоплечий, с сильными руками, улыбка от уха до уха, в глазах бесовской огонек. Эта, наверняка тоже не преминет одарить «спасителя» поцелуем. Вспомнив кобелиную натуру ученика, Франциско поморщился, надеясь, что дело ограничится одним поцелуем, и покосился на арбалет охотника, все так же болтающийся в хитром сплетении ремешков на боку коня. Большим умом ученика боги обделили, но зато характер верный, надежный и непоколебимый. Недостаток сообразительности он компенсировал отличным владением меча, а знаний – твердым заучиванием длинных текстов. У Казика даже была пухлая памятная книжка, куда он кратко записывал важную, на его взгляд, информацию. Франциско не знал ни одного охотника, который бы вел подобный дневник. Со временем из парня выйдет отличный инквизитор, наберется опыта, заматереет, и можно спокойно выпускать работать в одиночку. Может еще года три с собой повозит. Франциско вспомнил сегодняшний случай, и мысленно вздохнул. Или четыре, как и положено. Надо будет его еще раз прогнать по основным признакам, позволяющим распознать нечисть, а то в самом деле, прибьет кого-нибудь не того, или что еще хуже – кого-то проворонит.

Вновь звякнул колокольчик. Скрывая довольную ухмылку из аптеки вышел охотник и ловко запрыгнул в седло.

– Все сделал?

– Да, мастер.

– Поцеловала?

– Да вы что, мастер! Она ж едва живая была, еле слова выговаривала, пришлось самолично в кровать укладывать да из чашки отваром поить, матушку-то ее где-то бесы в такой час носят, вот и...

– Казик.

– Поцеловала.

Франциско хмыкнул, мысленно проспорив самому себе золотой. Ничего не сказав, сжал коленями бока коня крепче и поехал вперед, к большому, трехэтажному дому в самом центре городка на крыше которого виднелась распятая на крестовине человеческая фигура – дому Городского Головы.

Обычай устанавливать на крышах обличенных властью персон соломенных чучел придумали не в Бяло-Подлянске. Говорят, что пришел он с тех времен, когда еще никакого Белокнежева не было, а Великий князь Милослав Божезларж Объединитель, который вольные города своей воле покорил да в Белокнежево переименовал, даже в планах папки с мамкой не значился. В те смутные времена на западном побережье Дерагона, крупнейшего материка во всем мире, куда из-за Мирового Хребта еще не успело добраться ратлийское просвещение, раскинулись обширные Белые Земли. Правили ими самопровозглашенные князья, а если точнее – воры, разбойники и убивцы, из тех, что посметливее были, да силу владения землями понимали. Правили само собой, из рук вон плохо – никакими делами, что порядочному князю, или хотя бы захудалому барону делать полагалось, они не занимались, пьянствовали, меняли жен, что сапоги, да имели дурную привычку грабить собственный народ, когда деньги в казне на гулянки заканчивались. Но если в самих княжествах дела нередко подхватывали неплохие люди, пытающиеся хотя бы номинально распоряжаться так, чтобы селяне не перемерли от голода и дикого зверья, да и сам князек всю казну на девок не спустил, то на окраинах, в поселениях и деревнях ставленники их совсем лютовали. Ни житья, ни покоя, ни уверенности в завтрашнем дне у селянина не было, в любой момент готовился сорваться да в лес мчаться и прятаться, а коли подсобит Вегетор с попутным ветром, то сбежать от тяжелой доли и патрулирующих границы княжеств наемников. Они-то беглеца и запороть запросто могли, за то что помыслил подобное, а на территории чужого княжества и вовсе в полон взять.

Название деревни история не сохранила, но говорят случилось это недалеко от того места, где ныне столица Белокнежева – Пловдив, стоит. Тяжелые годы случились на Белых Землях, неурожайные и голодные, да настолько, что даже князья почувствовали, когда у своих же батраков перестали находить и крошки, чтобы поживиться. Головой тогда ставленник местного князя был – пан Титус Колода, бывший разбойник, что поста высокого жестокостью да хитростью добился. Говорят, что любимым его развлечением было девок молодых замуж брать, а опосля брачной ночи живьем жечь, мол не невинна она, опозорила.

Голод и неурожай не делает отличие хитреца от простодумца, коснулся он и деревенского Головы. Крепко задумался Титус. Человеком он был крупным, что медведь, и голодать решительно не привык. Но хитреца и отличает то, что он выход и из невозможной ситуации найти сможет. И повелел он стражникам сироток малых по деревне да окрестностям собирать, да в поместье свозить, мол, чтобы не шастали где ни попадя, люду работать не мешали, да воровством не занимались, а на него, Титуса, работали. Каждому сироте обещался кусок хлеба, одеяло да помощь в овладении какому-нибудь полезному ремеслу. Отбоя, от желающих такой милостью воспользоваться, не было. Не то, что сироток, бывало всех детишек малых, кроме тех, что уже работать могли, сами родители и приводили, плача от радости, что не помрет дитя от голода на родительских руках. А уж сами-то они как-нибудь да обойдутся, там крошку глотнут, здесь водицы хлебнут – уже и сыты.

Два года продолжался голод. Много народу перемерло, стража только знай успевала тела тех, кто по вечеру до дома не дошел поутру на телеги скидывать, да за город вывозить, чтобы зараза какая не пошла. И стал народ замечать, что пан Титус все так же толст, широк и доволен, как и всегда, да неладное заподозрил. Слушок в деревне пошел, мол Голова запасы несметные от люда прячет, мол он сам, и приближенные его жируют, пока народ кору с деревьев перетирает, да тем и питается. Слово за слово, собрался народ да за ответом пошел. Стражи, и той не побоялись, всю смели, до того гнев и голод велики были, что чувство самосохранения перебили. Ворвались в замок, вскрыли подвали, и увидели они те самые запасы.

Зрелище, бают, страшное было. Огромный подвал, холодный настолько, что начинало ломить зубы был целиком заполнен мясными тушами. Подвешенные на железные крюки, они висели так плотно, что сложно было пройти. Возликовали крестьяне, что теперь до нового урожая дотянут, но когда рассмотрели, что это были за туши...