Время ведьм

Казик честно попытался вспомнить, что там было на сорок шестой секунде, но не смог. Он зло толкнул мастера в грудь, и поднявшись на ноги, подошел к Касии, прикладывая пальцы к ее шее. С облегчением выдохнул. Жива. Присев, он принялся развязывать веревки на ее запястьях. Получалось плохо, правая рука онемела и не слушалась, но он не собирался сдаваться.

– Оставь, – резко сказал Франциско. – Ее заберет стража.

– За что? – тихо спросил охотник, не оставляя попыток развязать девушку. На мастера он не смотрел, только на нее.

– Она ведьма, ученик.

Казик молчал. Пожалуй он знал, где-то в глубине, в самой–самой глубине души, но знал. Просто не хотел верить.

– Это она?..

– К сожалению, нет, – протянул Франциско, поднимая с пола испачканную в крови тряпицу, и обмакнув ее в таз, вновь принимаясь протирать кинжал от сажи и крови – Эта ведьма слишком слабая для подобных преступлений, ей даже рядовой телекинез не дался. Потеряла дар меньше года назад, еще даже с ведьмами не связалась.

– Может и не собиралась.

– Все они связываются, рано или поздно. Нам ли не знать.

– Кем она была? – Казик провел большим пальцем по припухшей губе ведьмы. Веки ее слегка дрогнули, но она так и не открыла глаза.

– Погодницей. Сказала, что в основном вызывала дожди, чтобы урожай был хороший, да весну пораньше призывала. Без нее в этом году зима надолго затянулась, мне об этом каждый второй не преминул сказать. Хочешь знать, как она потеряла дар?

Охотник покачал головой, и спросил совсем другое:

– Почему ее лицо в крови? Вы что, били по нему?

– Не говори ерунды, есть более действенные способы. Глупышка пыталась колдовать пока на ней был мой амулет. Ты знаешь, насколько те, что зачарованы церковниками агрессивны к колдовству. Вот и хлынуло из глаз. Ничего, это не смертельно, просто пару сосудов лопнуло от перенапряжения. В камере умоется.

– Но…

– «Ведьме не сочувствуй, и жалости к ней не испытывай, ибо чуждо ей благородство души человеческой, а лишь темное двоедушие ведомо...» – Нахмурившись, процитировал Франциско ученику строчку из речи одного из первых инквизиторов.

Голос его был спокойный и беззаботный, но краем глаза он продолжал следить за учеником. Кто знает, чем могла его опоить эта ведьма? Не зря же она работает в аптеке. Да и мать у нее не из простых.. А может у нее в рукаве есть парочка иных фокусов? Накинет, например, ловчую сеть на Казика и поминай как звали. Нельзя терять бдительность.

Охотник вдруг развернулся, и не глядя на мастера подхватил валяющийся на полу меч, после чего стремительно вышел из комнаты. На мгновение Франциско показалось, словно лицо его почернело от горя. Он дернулся было остановить ученика, но подумав, не стал. Пусть. Пусть напьется, трахнет пару проституток и выкинет из головы свою девицу. Невинных ведьм не существует, и Касию казнят. Пусть забудет. И чем скорее, тем лучше. А горе... Казик справится. В конце концов, не так уж долго он ее знает, для более серьезного чувства. Наверняка его сейчас гложет уязвленное самолюбие, а вовсе не истоптанная любовь.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошел стражник. Из-за его плеча выглядывали еще двое.

– Сержант Войтеш, пан инквизитор. Где ведьма?

Франциско кивнул, приглашая стражей порядка войти и спросил:

– Камера, укрепленная мейтрином есть?

– Обижаете, ваша милость! – даже возмутился стражник. – Как не быть-то, конечно есть!

– Тогда вернете мне амулет, как посадите ее туда. Можете забирать.

– А... – нерешительно произнес другой стражник – помоложе, с щегольскими тонкими усиками над верхней губой, такими четкими, будто подрисованы угольком – Что с нею потом делать-то, пан? Везти в столицу?

– Ни к чему, – отозвался инквизитор. Полюбовавшись чистым лезвием кинжала, он одним движением убрал его в ножны и отложил на стол. Взглянул на задрожавшие веки девушки, старательно имитирующую обморок и, наконец, ответил. – Как представитель инквизиторской власти в Белокнежеве, обличенный правом Карающей Длани высшего церковного суда, я приговариваю ведьму к смерти. Пустите к ней пастыря, если она пожелает очистить душу, накормите ужином и дайте умыться. Завтра на закате она уйдет в то посмертие, которое заслужила.

Лязгнула, захлопываясь, дверь камеры, утихли в дальнем конце коридора грубоватые смешки стражников, и только тогда Кася открыла глаза и огляделась.

Не на такой вечер она рассчитывала. Всхлипнув, девушка вытерла краешки глаза грязным платком, окрашивая серый пух в розоватый цвет крови и слез, и вдруг неожиданно для самой себя зарыдала, закрывая лицо обеими руками и сползая на покрытый соломой пол.

Попалась! Так глупо! Проклятый аптекарь, проклятая вороника, проклятый инквизитор! Да как же так!? За что? Разве она кого уморила? Прокляла? Напакостила? Да ведь даже слова дурного никому никогда не говорила! Нет, не может быть, этого просто не может быть!

Слезы перешли в неконтролируемый хохот. Касия сидела на полу, размазывая кровь и слезы по лицу, желая стать страшной, уродливой и гадкой, такой, какой и должна быть настоящая ведьма. А она? Почему она сразу не пошла к сестрам, почему!? Добренькой решила побыть, вот тебе, чем твоя доброта вышла! Уж лучше бы убила кого, хотя бы не так обидно было!

Из глаз потоком лились слезы, рыдания, больше похожие на глухой лай разносились по каменным стенам, и усиленные возвращались назад. Безнадежно. Все это. Инквизиторы не знают жалости. Сама дура виновата, нашла кого привечать – охотника! Нашла кого полюбить...

Кася уже видела как казнят ведьм. Единого регламента не было, разве что сжигать запрещалось, мол, жестоко слишком. Как–будто посадить на кол милосерднее! Или четвертовать! Завтра, уже завтра ее разденут, заклеймят и проволокут по всей площади для посрамления Дар’Тугу. Все будут говорить, что она ведьминское отродье, шлюха и ошибка природы; аптекарь если чего не вспомнит так придумает, мол вечно у него реагенты таскала, дар’тугово семя; соседи придумают и разнесут про нее сплетни, да такие, чтоб еще целый год со скуки было что обсуждать, а потом... Кто знает, как инквизитор ее казнит. На что у него хватит фантазии и жестокости? Чего-чего, а последнего у него навалом, щека вон до сих пор саднит, не столько от ожога, сколько от того, как он вгонял под кожу кончик лезвия. Словно пытался отрезать кусочек от скулы, пока требовал ответы на бесконечное количество вопросов.

Касия застонала, обхватывая голову руками. Мама! Мама знала, а она рассказала об этом, не выдержала боли! Ее наверняка тоже арестуют. Нет, нельзя этого допустить!

Пошатываясь от накатившей слабости, девушка встала, прислушиваясь к себе. Мейтрин тут был, но слишком мало на такую большую камеру... Слишком мало! Убежать не выйдет, но если вложить побольше силы, то может быть.. Может быть получится...

Она подошла к узкому окошку, и с трудом протиснув ладонь в ячейку клетки, вытянула наружу руку.

Глаза Касии на миг стали черными, как смоль. Из носа, глаз и рта хлынула кровь, и девушка отчаянно вцепилась пальцами в решетку, чтобы не упасть. И вздрогнула – чиркнув по запястью крепкими острыми когтями, на ее руку опустился ворон, глядя на девушку такими же как и у нее мгновение назад смоляными круглыми глазами, без намека на просвет.

– Скажи ей... – Прошептала Кася. Помедлив мгновение, ворон взмахнул крыльями, отталкиваясь от ее руки, и взмыл в небеса.

Сил не осталось. Ведьма вновь опустилась на пол. Видны лишь очертания камеры, даже свечи не дали. До окошка дотягивались серебристые слабые лунные лучи, но освящали лишь кусочек улицы. Поднялся ветер и влетев в камеру, ласково коснулся ее щеки, словно вспомнив как часто они вместе играли в детстве, когда она была маленькой и беззаботной, а мир – большим и добрым. Когда ее все еще защищал ее дар.