Страница 19 из 244
Томас отпер дверь и пропустил меня внутрь. Мы тут же оказались в просторной белоснежной комнате с высокими потолками и витражными окнами, которые сами по себе уже были произведением искусства. Каждая скульптура, каждая картина, - будь то портрет или пейзаж, - сверкают, начищенные до блеска. В воздухе не видно ни пылинки. Томас тут убирал? Или, возможно, еще мама?
Хорошо ли я знала ее? Как она могла позволить себе умереть так нелепо?
Я прошлась по мраморному полу мимо небольшого декоративного фонтанчика, и наклонилась, чтобы рассмотреть тонкое, уродливое дерево на подставке, стоящее посреди зала. Да, это было в мамином стиле, - она любила собирать всякие уродливые штуковины и потом выставлять напоказ, в надежде, что хоть кому-нибудь они придутся по душе.
Не мне.
Я отвернулась от дерева и наткнулась на печальный взгляд Томаса. Его лицо тут же прояснилось, и он улыбнулся:
- Чай. Я и забыл про него, прости.
Я не успела попросить его не извиняться и не успела предупредить, что буду в мамином кабинете, как Томаса и след простыл.
Мимо прочих вещиц, которые она так любила, - всякие нелепые штуки типа лошадиных голов, стоящие на подставках у лестницы, - я поднялась на второй этаж и скрылась за белоснежными дверьми в кабинете. Первое, что бросилось в глаза – африканские маски, висящие над столом. Как она могла сидеть целыми днями в окружении этой жути? Ее это совсем не напрягало, а меня даже очень. И сейчас, стоя посреди ее кабинета в окружении бесполезной, на мой взгляд, ерунды, я почувствовала себя даже более одинокой, чем прежде. Мы с мамой настолько разные, что становится больно. Мне бы хотелось быть больше похожей на нее. Чтобы люди говорили: «Кая, ты вылитая Маргарет!» или: «У тебя такой же чудный вкус в музыке, как у твоей мамы».
Я пересекла кабинет и присела за стол, заваленный хламом, который мама называла «творческим беспорядком». Я вновь увидела ее улыбку: «Боже, Кая, почему ты такая зануда? Немного расслабься. Здесь чувствуется стиль! Чувствуешь стиль? Почему не чувствуешь?! Ты в точности как твой отец, но он хотя бы притворно улыбается, когда попадает в мое царство красоты и искусства».
Здесь было множество фотографий, в том числе и отца. Его светлое лицо мгновенно привлекло внимание. Я взяла снимок в руки, хоть и не хотела ни к чему прикасаться, и пристально посмотрела на улыбчивые глаза и встрепанные волосы. Отец не знал, что я фотографирую его, потому что в этот момент он о чем-то болтал с мамой. Хорошая фотография. Но мы больше не семья. Несколько секунд я любовалась этим запечатленным на бумаге воспоминанием, затем принялась рассматривать мамины вещи, валяющиеся на столе. Вещи, которые не имеют для меня никакого значения, но которые, несомненно, были важны нее.
Пять минут спустя я просмотрела ее ежедневник, но не обнаружила никакой зацепки.
Стоп! Зацепки?! Я не ищу зацепок, я просто рассматриваю ее вещи. Я осторожно положила ее ежедневник назад на стол и откинулась на спинку кресла. Я не... нет. Кого я обманываю? Я не думаю, что мамина гибель это нечто, что должно было случиться. Мама бы не умерла такой глупой смертью! Она редко появлялась дома и не могла сгореть в каком-то дурацком пожаре!
Я стала рыться в ее бумагах, словно сумасшедшая.
Она не могла умереть просто так. Это чья-то ошибка и точно не ее собственная. Слишком все странно. Возможно, случившееся с мамой и смерти в Эттон-Крик никак не связаны, но чувство именно такое. Они должны что-то значить.
Я скрестила руки на груди и обвела взглядом мамин кабинет. Я должна думать как она. У мамы никогда не было от меня секретов, но возможно было что-то, что она не могла мне сказать. Ее жизнь была абсолютно хаотична, но при этом мама обращала мое внимание на знаки, которые я предпочитала не замечать. Говорила не игнорировать детали, которые выбиваются из общей картинки. Говорила не проходить мимо и не притворяться что все нормально, если что-то кажется странным.
В последние дни ее что-то тревожило. Я помню, как она собиралась на благотворительный вечер и просила меня помочь ей подобрать платье. Это не то, чем я занимаюсь в обычное время, но я помогла ей. Потому что решила, что нам нужно провести время вместе.
Мама нервничала, а я раздражалась, и из-за этого она нервничала все сильнее. В итоге мы ушли домой. И она выгнала меня из дома, чтобы потом умереть этой нелепой смертью. Так. Возможно, она переживала из-за того, что хотела что-то рассказать мне? Возможно был секрет?
Я вновь осмотрела кабинет. Если бы у нее был секрет, и если бы она хотела спрятать нечто важное, как бы поступила? Она бы спрятала свой секрет туда, куда никто бы не додумался заглянуть. Или куда не стала бы я заглядывать?
Я повернулась на стуле и посмотрела на маски. К ним я не стала бы прикасаться. Но также не стала бы трогать прочие вещи из галереи. Мама знала об этом, так что я встала на ноги и подошла к маскам. Их всего шесть штук. Морды уставились на меня в ответ, поэтому по рукам побежали мурашки. Ощущая себя глупо, я сняла маски одну за другой.
Внутри ничего не обнаружилось.
А что именно я хочу отыскать? Ее прощальное письмо? Объяснение, почему она отослала меня? Почему так странно вела себя в последние дни? Это все невыносимо, беспредельно глупо. Понимая все это, зная, что поступаю глупо, я все равно обследовала стену и плинтуса, и кое-что обнаружила под одним из них: сверток бумаги.
Записка.
Я сжала ее в пальцах и зажмурилась. Я была права. Я ни на что не рассчитывала, но все же была права – мама что-то скрывала. С колотящимся сердцем я вернула сломанную древесину на место и развернула записку, чтобы прочесть ее, как тут услышала голос Томаса.