Картограф

Из салона послышался заливистый лай Пруньки. Филя открыл дверь и сел на переднее сиденье. В автомобиле было тепло, пахло дорогой кожей, сигарами и мокрой псиной. Прунька – мелкая рыжая собачонка в зеленом вязаном кафтане – бесилась на заднем сиденье рядом с Верой, ловила и загрызала насмерть хвост, по-дикому рычала. «Вот мерзость, – подумал Филя. – Прямо как у тетки, психованная. Еще укусит!»

Водитель был неразговорчив и усат. Вера тоже молчала, лишь изредка урезонивала собаку, доходившую в своей слепой злобе к хвосту до неистовства. Мелькали дома, сначала попроще, потом особняки. По широким улицам катились трамваи, автомобили. Пешеходы зябко кутались в пальто, метель догоняла их, тискала, печально выла во дворах, словно терзалась от неразделенной любви к роду людскому. Настроение у Фили становилось все хуже и хуже. «А если я не смогу? – думал он, царапая ногтями ладонь. – Что, если струшу? Или меня опять арестуют? Теперь-то уж за дело! Ах, как бы пережить этот день!»

Автомобиль остановился возле крепкого здания, портик которого подпирали два оголенных атланта. Атлантам было немного не по себе стоять средь русской зимы без шубы, в жалких набедренных повязках. Они бы растерли себя руками, но тяжелый портик упал бы тогда на тротуар, а этого допустить нельзя. Вера вышла из машины, оставив на сиденьи трешку, и вручила Пруньку Филе.

– Прячь быстрее, пока не вошли.

Филя ловко оттопырил кафтан и засунул под него пистолет. Прунька извернулась и укусила его за палец.

– Уй! Дрянь такая!

– Дрянь, – согласилась Вера. – А что делать? Положено ходить с собачкой, вот и страдаю. Мужайся, идем.

На входе стояли два охранника – живые копии атлантов, только одетые. Их хмурые лбы удивительно гармонировали с неприветливым ноябрьским пейзажем.

– Карманы вывернуть, пальто расстегнуть, – бесстрастно сказал один из охранников. Другой прошелся пальцами по Филиным бокам, как будто играл на гармони.

– Все чисто, – заключил он. – Можете проходить.

Вера и Филя вошли в здание. Филя был поражен помпезностью убранства – кругом персидские ковры с золотой бахромой, с потолка густо свисали хрустальные люстры, стены были отделаны дубовыми плашками, мраморная лестница гнула спину, как кобра, услышавшая нежную мелодию дудочки. Шмыгали лакеи с подносами в руках, Вера немедленно взяла себе бокал шампанского и шлепнула по рукам Филю, потянувшегося было тоже.

– Тебе не положено. Помни, ты раб, прислужник. Давай, сделай лицо попроще. Кланяйся, черт тебя дери. Радикулит прихватил?

И Филя, как мог, изобразил подобострастие. Прунька в его руках яростно извивалась, пистолет под ее брюхом грозил выпасть на пол. Они миновали многолюдный холл и вошли в предбанник, где гетеры бесстыже стаскивали с себя остатки одежды.

– Иди туда, – Вера кивнула ему на маленькую дверь. – Трусы взял? Как переоденешься, ступай к большому бассейну. Я буду там. Не смей со мной заговаривать. Если понадобится, я сама подойду. Краб придет ближе к полуночи.

– А что мне делать?

– Следи за собакой, подноси мне напитки. Шампанского больше не надо, тащи водку. И не отсвечивай. Все понятно?

Филя кивнул, и они расстались. Он вошел в небольшую комнату, которая оказалась душевой. Пар окутывал скользкие скамьи и кабинки. В лужах воды понуро стояли мыльные собаки – почти все шпицы, пара-тройка болонок и один тойтерьер на тощих ножках. Голые лакеи усердно натирали друг друга мочалками. Филя вздрогнул. Ему не хотелось раздеваться, он стеснялся своих худых рук, впалой груди. Какой он, к дьяволу, лакей? Ой, выведут его на чистую воду, шагу ступить не успеет! Но выбора не было, он поставил Пруньку у скамьи и стянул с себя ливрею.

Удивительное дело, но на него никто не обращал внимания. Многие парни были тоже далеко не атлетами, рослых и плечистых от силы пятеро, остальные дохляки с острыми коленями.

– Ты, подвинься, – сказал кто-то, и Филя, углубившийся в наблюдение, невольно вздрогнул. – Первый раз тут?

– Да, – ответил Филя и посмотрел на говорившего. Это был рыжеволосый паренек лет пятнадцати, с чуть придурковатым веснушчатым лицом. На плече у него красовалась небольшая наколка с коронованным глаголем.

– Тебя как зовут? – спросил паренек.

– Филя.

– А я Степка. Будем знакомы, – и Степка, шмыгнув носом, подал ему руку. Филя с неохотой пожал ее. Нет, не то чтобы он с предубеждением относился к лакеям, да и за эти дни в Бурге он привык к тому, что люди здесь совсем не церемонятся, хотя у себя дома он счел бы такое обращение за амикошонство. И все же ему не хотелось ни с кем сближаться, Вера же велела не отсвечивать. Чем меньше людей его запомнит, тем лучше. Зачем, зачем он сказал свое имя? Надо было псевдоним взять! Селифан или, там, Петрушка. Тьфу!

– Пойдем-ка, Филя, отсюда, – добродушно сказал парень и подхватил с пола дрожащего тойтерьера. – Господинки нас уже заждались.