Страница 62 из 233
— Далеко же забрался! Если бы не твой меч, в жизни бы тебя не нашёл. Как там, кстати, камни? Не потухли? — спросил Демион, и лишь тогда Талиан различил в шуме прибоя шорох приближающихся шагов.
Он бросил взгляд на рукоять — горел всего один камень из одиннадцати. Плохо.
Талиан привычным движением порезал ладонь. Думал, нэвий появится сразу — засыплет его вопросами, ахами, вздохами, — но тот предпочёл остаться в мече.
— И что там с Фарианом? — спросил Талиан, выпрямляясь. Негоже императору валяться брюхом на песке.
— Лекаря к Радэне привёл. И меня к тебе. Сказал, одного тебя сейчас оставлять нельзя.
— Надо же… У меня появилась нянька. А я и не знал!
— Не язви. — Демион уселся рядом и вперил взгляд в теряющийся у кромки моря горизонт. — А то съезжу по морде и не посмотрю, что император. Лучше скажи, почему сбежал?
Почему… Почему…
Талиан скривился.
— А почему, думаешь, Зюджес подложил жеребцу колючку? Кто ж его знае…
— С этим как раз всё понятно. Он хотел, чтобы я прилюдно облажался. Шлёпнулся с лошади в навоз или что-то вроде того. — Демион пихнул его плечом и улыбнулся. — И уж точно Зюджес не собирался ни покалечить меня, ни убить. Он просто не задумывался о последствиях. Как, в общем-то, и всегда.
— Откуда такая уверенность? И…
«Почему ты его защищаешь? Ты! Вы же никогда не ладили...» — вопрос так и рвался с губ, но Талиан промолчал. Потому что следом за этим вопросом напрашивался другой.
Почему Талиан сам его не защищает?
Демион посмотрел устало, так что у переносицы прорезалась вертикальная морщина, и вдруг усмехнулся.
— Надеюсь, годы научили тебя не разглашать чужие секреты? И Зюджес о нашем разговоре никогда не узнает?
Талиан отвернулся. Мог бы и не напоминать. Но это же Демион! Куда ему…
И всё равно было мучительно стыдно, что не сдержался и выболтал тогда чужую тайну.
— Согласись, из нас троих Зюджес самый сообразительный и хитрый. Пристанет с очередной идиотский затеей и не отвяжется ведь, пока не втянет тебя в неприятности. Лжёт как дышит. А какую невинную морду перед взрослыми строит — аж злость берёт!
Демион медленно выдохнул, чтобы успокоиться — на последней фразе он почти кричал, — и продолжил ворчливо:
— С такими задатками быть ему редкостным гавнюком. Сам знаешь, где есть хитрость, там и до подлости недалеко. Но Зюджес ведь… В сущности, он беззлобный. Безалаберный — да. Легкомысленный и дурной — тоже да. Но не злой. Да и к тому же, — Демион выразительно приподнял бровь, — с ним всегда была ходячая совесть в лице тебя.
— Ну да, совесть, — Талиан вздохнул и закрыл ладонями лицо. — Какая, к волкам в пасть, из меня совесть? Когда я… танью Радэну чуть не убил.
— Совесть-совесть. Даже не сомневайся! — Демион хлопнул его по плечу и слегка потряс. — Не было бы тебя, мы бы с Зюджесом перегрызлись. Старик, пусть земля ему будет пухом, всё детство умело стравливал нас друг с другом. Хотел себе самого сильного и породистого наследника.
— Угу. А я даже это испортил! — буркнул Талиан в сомкнутые ладони.
— Испортил, — согласился с ним Демион. — Из-за тебя возникло негласное правило. Даже два. Второе было взрослым никогда не стучать.
Талиан понимал, что лезет в расставленную специально на него западню, но всё равно спросил:
— А первое?
— Не делать ничего, что Талиан посчитал бы бесчестным, — ответил Демион ровно.
— Ты это сейчас серьёзно?
Талиан убрал руки от лица и уставился на друга. Пытался найти хоть тень насмешки — не нашёл. Ему бы обрадоваться, а в груди вместо этого поселилась грусть.
— Вполне. — Демион нащупал в темноте его руку и крепко сжал. — Посмотри на меня. Из-за Зюджеса у меня шрам на полрожи. Я урод, и этого уже ничем не исправить. Но я нашёл в себе силы его простить. Как думаешь, из-за кого? Чья дружба мне настолько важна, чтобы ради неё отказаться от справедливой и заслуженной мести?
Талиан виновато отвёл взгляд. К лицу прилила кровь, и сердце заколотилось прерывисто и часто, как после подъёма в гору. Будто ещё чуть-чуть, и он сдохнет.
По-хорошему нужно было извиниться. Признаться, что он этой дружбы не достоин. И одновременно до дрожи в горле не хотелось этого делать.
— Но если ты думаешь, что я один такой добренький, то заблуждаешься. Зюджес мог смеяться над моей неуклюжестью. Потешаться над моей слабостью. Мог подначивать меня, и, богами клянусь, каждый день выбешивал до смерти. Вот только больше никто и рта не смел раскрыть. Ни слуги, ни другие дети. Кулаки у Зюджеса, знаешь ли, всегда были тяжёлыми, а язык острым.