Осада Джотиса

На исходе седьмого дня дремлющий военный лагерь взбудоражило известие — вернулся Демион. И не один, а с Тонфийской армией!

Командиры выстроили солдат вдоль проходов между палатками, а соты и сении собрались на главной площади.

Вскоре, блистая в закатных лучах солнца, в лагерь въехал Демион, а вместе с ним — девушка с мальчиком на одной лошади и тысячи солдат в запылившихся туниках, которые по цвету должны были напоминать спелую тыкву, а сейчас казались грязно-рыжими.

Но, видят боги, как же дорог глазу был этот грязно-рыжий! И уставшие лошади, и свалявшиеся сосульками волосы, и чумазые лица, и даже голодное урчание животов.

Талиан словно смотрел сладкий сон, в котором его самое заветное и потаённое желание вот-вот могло сбыться.

Демион первым слез с лошади, поклонился и слишком хмуро для такого радостного вечера произнёс:

— Рад представить его императорскому величеству Дикалиона, сына Харимана, тридцатого тана Тонфы.

Девушка сняла мальчика с лошади, отряхнула, поцеловала в лоб и вывела вперёд — под светлые императорские очи.

У Талиана недобро засосало под ложечкой.

Хлипкий и болезненный на вид, мальчишка восьми-девяти лет глядел на него испуганными глазами и жался к ногам девушки. Скорее всего, сестры. Слишком уж похожими были у них треугольные, с острыми подбородками лица, курносые носы, крохотные рты и растрёпанные после верховой езды тёмные волосы.

— Нужно поклониться, Дик. Помнишь, как мы учили? — голос сестры словно пробудил мальчишку ото сна. Он неловко опустился на одно колено и коснулся рукой земли.

— Рад приветствовать вас, мой император.

— Умница! — Девушка улыбнулась и потрепала его по голове, а после, очнувшись, рухнула на колени рядом. Как раз вовремя. Ещё бы чуть-чуть, и заминку можно было счесть за оскорбление.

Талиан перевёл непонимающий взгляд с неё на Демиона, и тот, хмыкнув, добавил:

— Дива Марьяна, седьмая дочь тана Харимана и наследница тана Дикалиона в случае его преждевременной гибели.

— Гибели? — переспросил Талиан.

— Мальчик болен.

Талиан растёр лицо ладонями и вздохнул. Из скупых фраз сложно было составить картину, но с объяснениями никто не спешил. Словно не было большей радости, чем стоять у всех на виду на продуваемой ветром площадке и кутаться до носа в плащи.

— Соболезную вашей утрате, — произнёс он наконец, взглянув на замерших в поклоне брата и сестру. — Потерять отца в столь раннем возрасте…

— Он жив. Ой! — Мальчишка тут же зажал рот ладонями и втянул голову в плечи.

Что ж, его терпение подошло к концу:

— Ди-ива Марья-яна…

Не успел Талиан договорить, как девушка, вздрогнув от одних интонаций, испуганно затараторила:

— Тан Хариман жив. Он отрёкся от титула в пользу брата. Не вините его, прошу. Отец рассудил, что военачальников у вашего императорского величества достанет, а вот… вот… — Она затравленно оглянулась на солдат, внимающих каждому слову, и продолжила едва слышно: — Людей, угодных богам, вряд ли. Дик, покажи ему, прошу.

Повинуясь просьбе сестры, тот вытянул перед собой треугольник и сбивчиво заговорил:

— Венце… венценосный Адризель, наш б-бог-покровитель и равно… равновесия хранитель, вся-як-кому делу меру и время знающий...

Серебряный треугольник на ладони мальчишки от каждого слова сильнее разгорался малиновым светом. Но не только у него одного. У дивы Марьяны, подсказывающей брату слова, сквозь одежду проступили очертания шейной цепочки — они тоже светились малиновым.

Талиан поднял глаза к низкому сизому небу, с которого на лицо сыпались колкие снежинки. Каким чудовищем надо быть, чтобы остаться дома, отправив на войну детей? Больного мальчика и девчонку, которой не дать больше двенадцати. Ну, может, пятнадцати. Всё равно!

— Почему отец не с вами? — спросил Талиан, до боли стискивая кулаки.

— У него слабое здоровье. Головные боли, кашель. И возраст… — дива Марьяна говорила об отце с любовью, что ничуть его не оправдывало. — Он опасался, что не вынесет долгой дороги.

— А вы? Вы с братом вынесете?

Их взгляды столкнулись, и Талиан утонул в черноте её глаз. Они притягивали к себе, как распахнувшая объятия бездна, и были столь же холодны и безжалостны. Чего точно нельзя было ожидать от хрупкой девчонки с тростинку толщиной.

— Мы крепче, чем кажемся. Служить императору честь для нас и большая гордость. — Она сжала губы в точку, будто разговор был окончен, но затем негромко добавила: — Дикалион был тем, кто услышал ваш призыв о помощи. Это знак судьбы.

Демион приложил руку к груди и выразительно закатил глаза. Похоже, за время в пути друг успел наслушаться про знаки судьбы, так что теперь при одном их упоминании у него уши сворачивались в трубочку.