Страница 26 из 233
Талиан грустно усмехнулся и уставился вперёд невидящим взглядом.
— Снова назовёте меня мягкотелым?
Вопрос остался без ответа. Танья Радэна молчала, и один лишь Адризель знал, о чём сейчас думала.
В палатке Демиона они были вдвоём: ни слуг, ни даже соты Яскола. Пара солдат стояла в карауле снаружи, но ни одного — внутри. А солнце давно уже скрылось за горизонтом.
С другой женщиной Талиан задумался бы о чём-то, куда более приятном, чем погружение в болезненные воспоминания о потерянном друге. Но между ним и таньей Радэной словно стояла невидимая стена. Невидимая — и потому нерушимая.
Танья Радэна шевельнулась, меняя позу, ещё раз вздохнула, а затем негромко спросила:
— Почему вы не сказали, что пообещали Кериану взять меня в жёны?
— Что? — Талиан вскинул голову. — Откуда вы?..
— Так почему? — повторила она с нажимом.
Желая хоть немного оттянуть неизбежное, Талиан принялся устраивать успокоившуюся малышку на кровати. Демион спал с ней вместе: сгибал рулон тёплой овечьей шерсти вдвое, по форме подковы, и укладывал ребёнка в выемку в центре на сменное одеяльце.
Но когда и эти нехитрые действия закончились, молчание из выжидательного стало гнетущим. Вот только нужные слова всё равно не находились…
— И как бы я вам сказал? — произнёс Талиан угрюмо. — Женщине, сражённой новостью о гибели возлюбленного?.. Забудьте его, дорогая, завтра вы станете императрицей? Или… Утрите слёзы, его смерть пошла вам во благо? Я… Да я просто не знаю как… — Он развёл руками, вздохнул и обессиленно рухнул на кровать. — Понимаю, честнее было сказать сразу. Не пришлось бы теперь краснеть… но… Я решил дать вам время свыкнуться с горем. Не забыть тана Кериана, нет — любимые не забываются, — но примириться с его смертью. Хотя бы немного.
— Почему не сказали потом? — сдержанно возмутилась танья Радэна. — Столько дней прошло!
— А что «потом»? Вы назвали меня убийцей и, казалось, с первой встречи возненавидели… — Подложив руку под голову, Талиан бессмысленно уставился в утонувший в темноте скат палатки. — Я хотел сгладить неприглядное впечатление и уже потом сказать. Когда успел бы заслужить ваше уважение.
— Или просто промолчать? Ведь если никто не знает, то и…
— Даже в мыслях не было.
— Не отпирайтесь, я всё понимаю, — слова, пропитанные горечью и обидой, били наотмашь. — Кому нужна женщина с детьми?
— Не говорите глупостей! — рассердившись, Талиан сел на кровати. — Разве я мог вас бросить? Вы же мне не чужие! И потом. Я ведь обещал. Поклялся Кериану, что сделаю вас счастливой.
— Даже если я всей душой вас ненавижу? — ровно произнесла танья Радэна, глядя ему в глаза.
— Даже если нож на меня точите и уже сейчас запасаетесь отравой.
Дальше произошло нечто странное. Танья Радэна отвела взгляд и вдруг разревелась. Громко, навзрыд. Будто копила в себе боль месяцами. Талиан хотел бы ей помочь, но…
Понятия не имел, как подступиться.
— Тан Демион в вас не ошибся. Кериан не ошибся. Одна я… Дура! — проговорила танья Радэна, отвернувшись и пряча лицо за ладонями… — Решила, что вы… предали клятву и потому молчите…
— Но почему?! Чем я успел заслужить ваше недоверие?
— Красота и порядочность редко встречаются в одном человеке, а вы, мой император, невероятно красивы. Ещё бы родинку унаследовали над верхней губой, как у покойного Антэра, и глаз невозможно было бы отвести.
Талиан нахмурился, пытаясь осмыслить сказанное. Ему только что признались в симпатии и одновременно оскорбили. Но если и осталась польза от их с Фарианом перепалок, так в том, что он из них вынес: когда речь заходила о чувствах, требовать логики было бессмысленно.
— Так я вам… понравился? — спросил Талиан осторожно.
— Вы бы себя видели. — Танья Радэна вытерла лицо платком, высморкалась и снова стала той холодной и сдержанной северянкой, какую он знал. Вся истерика заняла у неё от силы минуту. — Ворвались в самую гущу битвы. Хладнокровный и смертоносный. И красивый как бог. Не знаю… Я много видела смертей и поединков. Но чтобы драться, как вы, нужно родиться с клинком в руках.
Талиан лёг набок и подпер голову ладонью. Ещё минуту назад танья Радэна воспринималась как неизбежное зло. Не лучше камня, добровольно взваленного на спину, что и тёр, и кололся, и лежал неудобно, а сбросить или переложить не получалось.