Венецианские каникулы

Мотор лодки жужжит, неохотно заводясь. На фоне разноцветных зданий в воздухе плывут голограммы отрубленных голов. Я увидела еще одну сторону Венеции, которая не вписывается в яркие открытки по 50 центов штука. И от увиденного меня мутит как от несвежих устриц. Куда теперь держит путь мой экскурсовод? Какие струнки моей измученной души он собирается еще дернуть своей вероломной волосатой лапой? Кажется, это отель. Типично венецианский с высокими сводами окон и рубиновым фасадом. Мы поднимаемся по узкой лестнице на второй этаж. Стефано открывает дверь и толкает меня вовнутрь. В полутьме комнаты вырисовывается темный силуэт. Когда мои глаза привыкают к темноте, я различаю вальяжно развалившегося в кресле мужчину. В серебристой маске, надежно скрывающей лицо. Я узнаю его. Какое-то восьмое или девятое чувство подсказывает мне, что передо мной мой таинственный любовник. Тот самый, что дважды с одной девушкой не встречается. Чем же обязана такой чести? А сердечко-то глупое нервно подрагивает, рассылая по сосудам взволнованные импульсы. «Подойди!» подает голос мужчина-загадка. Я послушно приближаюсь. Я ожидаю чего угодно, только не того, что следует дальше. Видно, врожденная наивность так плотно укоренилась в моем сознании, что даже передряги последних недель не смогли ее оттуда выкорчевать. «Становись на колени!» командует мягкий баритон с едва прикрытой бархатом угрозой. Сердце замирает, оборвав скачек на полпути, и медленно оседает вниз. Меня с головой захлестывает едкая обида. В прошлый раз мне показалось, что нас связывает что-то особенное, какое-то маленькое общее чудо. Он был ласков, предупредителен и одновременно страстен. Все было как-то «по-настоящему». И вот вам, здрасте. Становись на колени! Стиральная машина, завершив программу, изрыгает из своих недр мокрые, скомканные, пережеванные внутренности. Я перебираю их, брезгливо вытягивая одно за другим из общей кучи и печально констатирую, что среди этого ношеного тряпья нет ни одной более ли менее ценной вещи. Следом за обидой и разочарованием тащится избавляющая усталость. Я не встану на колени перед этим ряженым шутом! Я не уподоблюсь безотказным Любам и Алисам с булькающей виски душой! Не превращусь в одну из тех музейных свиноголовых мразей, совокупляющихся где попало и с кем попало! И будь, что будет. Даже перспектива бездыханного заплыва по каналам уже как-то не пугает.

— Ты не слышишь? Вставай на колени, – повторяет танкист, предупредительно расстегивая пояс на брюках. Реальность давит тяжелым булыжником затесавшиеся после первого свидания частички нежности и сострадания. Лишившись этого ненужного груза, я чувствую себя свободнее и сильнее.

— Нет! – мотаю головой я.

Он молчит. Долго. Целую вечность. Наверно думает, что это гробовое молчание дыхнет на меня своим гробовым дыханием и превратит в послушную марионетку.

— Что ж, как хочешь, – с некоторой небрежностью произносит, наконец, маска и поднимается с кресла.

Дверь громко хлопает, заставляя меня съежиться и вжать голову в плечи. Я медленно сползаю на кровать. Через пару минут в комнате появляется Стефано и велит мне собираться на выход. Ни слова по поводу случившегося. Я силюсь прочитать на его некрасивом лицо злость или угрозу, но оно напоминает неразборчивые каракули впервые взявшего карандаш в руки малыша. Я опять забираюсь в лодку. Мы опять куда-то плывем. Я чувствую себя собакой, которую хозяин таскает следом за собой туда-сюда, не объясняя ни цели, ни маршрута. Похоже, что на сей раз пункт назначения окончательный. Я возвращаюсь в свои заплесневелые апартаменты. У меня нет сил ни желания попытаться осмыслить произошедшее. Я перекусываю размороженной лазаньей и забираюсь под чужеродное одеяло.

Всю ночь меня донимают упрямые и навязчивые как голодные комары кошмары. По улицам Венеции за мной гонится необузданное войско детородных органов с той самой бабкой в платке во главе. Я бегу, падаю, поднимаюсь, снова бегу. Должно быть, у меня во сне дергаются ноги и руки. Просыпаюсь я в объятиях серого безликого отчаяния. В зарешеченное окошко пробираются тусклые отблески солнца, несущие вслед за ночной прохладой влажную жару нового дня. Я осознаю с болезненной ясностью, что продолжать участие в вульгарном реалти-шоу у меня больше нет моральных сил. Я переоценила свою толстокожесть. Приписала себе несуществующие кошачьи способности – падать и не ушибаться. Думала, что пару раз прикрою ладошкой душу, зажмурю глаза, отключусь, перетерплю, и все кончится. Ничего не кончится. Все только начинается. Кажется, я начинаю понимать строптивую румынку, которая пыталась, во что бы то ни стало порвать цепкую паутину. Плата за своенравие, если верить Любе, оказалась непомерной. Может, во избежание всех промежуточных мытарств непосредственно перейти к конечному этапу – экзекуции? Когда мне доводилось смотреть фильмы-катастрофы и военные саги, где априори понятно, что добрая половина персонажей не доживет до победного, я всегда стремилась по возможности прокрутить ленту ненужных страданий, и подвести итог – кто жив, кому не подфартило. Какое удовольствие может испытывать зритель от напряженного ожидания, разбиваемого время от времени взрывами, криками, болью, кровью и смертями сначала массовки, а потом уже и непосредственно важных героев? Не будучи изощренным садистом, на мой взгляд, никакого.

Я брожу из угла в угол по сумрачному помещению. Решение, в начале слабенькое и неуверенное, стремительно крепнет. Tired with all these for restful death I cry. Дело остается за малым. Не смотря на устоявшееся выражение «наложить на себя руки» одних рук тут будет недостаточно. Нужны еще какие-то подспорные средства. Типа веревки, яда или пистолета. Ничего похожего на комплект начинающего самоубийцы в клетухе не обнаруживается. Ножи все поголовно тупые как физиономия Стефано. Впрочем, перерезать себе вены, я бы в любом случае не решилась. Кровищи многовато. Нужен какой-то легкий безболезненный способ перехода из этого неприглядного мира в иной замечательный. Без ущерба внешности. Чтобы в гробике выглядеть на все сто. Хотя кто сказал, что я удостоюсь гробика? Привяжут мне эти вурдалаки камень к ноге и поминай как звали. Интересно, если новость о моей несвоевременной гибели дойдет до папы, пожалеет ли он свой тогдашний малодушный побег. Я помню, как в детстве он возил меня на санках. Он специально быстро бежал по снегу, я вжималась в деревянное сидение, боясь вылететь на повороте. Его забавлял мой испуг. Он хотел, чтобы я научилась не бояться. Чтобы выросла сильной и самостоятельной, как мальчик, которого мама ему так и не родила. Потом мы возвращались домой, уставшие, вымокшие, краснощекие. Мама ставила на стол огромную тарелку дымящихся пирожков. Если у входа в чистилище меня остановят и спросят, была ли я когда-нибудь по-настоящему счастлива, я отвечу, что да, была, и покажу фотографию вот этих домашних пирожков.