Страница 22 из 51
На следующий день мою пятую по счету попытку изучить биографию Казановы зарубает на корню появление вражеского засланца. На сей раз им оказывает уже знакомый мне яйцеголовый Стефано. Видно, закрома стражников Venise Experience все-таки исчерпаем. На сей раз этот тип, сильно напоминающий белый побег спаржи, не лезет ко мне с объятиями и дружественными «how are you?», а ограничивается сухим «hello». «Чё нада?» хамлю в ответ я, не испытывая особой радости по поводу этой встречи. «Пошли», коротко командует спаржа. Я пытаюсь объяснить, что отведенные мне пять дней отпуска еще не прошли, но Стефано проявляет завидное упрямство и отметает все мои возражения неизменным «пошли». Я чувствую себя застигнутой врасплох, как ученик, который, сбегая с урока, столкнулся на выходе из школы с учителем. Лысый страж безмолвно грузит меня в лодку. Воды лагуны ласкают оранжево-розовые отблески ползущего на покой солнца. Куда меня везут на сей раз? Какой спектакль ожидает меня? Какая роль? Хочется плакать. Отчаянно, безутешно, до полного истощения влаги в организме. Кто бы мог подумать, что живописные венецианский пейзажи будут мне до такой степени отвратительны. Стефано пришвартовывается в каком-то порту и тянет меня за руку вперед по узким безлюдным улицам. Создается впечатление, что в этой части города вообще не живет никто кроме пары-тройки жирных котов. Наш путь прерывается неожиданно для меня перед величественным фасадом католической церкви. Проводник тащит меня вовнутрь. «Не могли же эти антихристы испачкать своими грязными плотскими игрищами божье пристанище!» проносится у меня в голове возмущенная мысль. Ладно, дворец, но не церковь же! «Venise Expériences выполняет любые пожелания заказчика. И когда я говорю любые, я не преувеличиваю» вспоминаются мне слова честной куртизанки Вероники. В мозгу упорно долбит железное «нет!» Церковь (Мадонны Делл Орто, судя по надписи на дверях) встречает странную пару посетителей приятной прохладой. Деревянные скамьи пустуют. Пока никакой костюмированной постановки не наблюдается. «У тебя есть десять минут» говорит мне Стефано, бросив взгляд на часы. «Десять минут на что?» удивляюсь я. «На что хочешь» отрезает он и усаживается на скамью. Я замираю, озадаченная происходящим. Зачем он привел меня сюда? Какое отношение религия имеет к моей вынужденной работе? Или подобные мероприятия предусматривает рабочий кодекс? Чтобы, так сказать, окончательно морально не разложиться. Этакий духовный гинеколог. Я отхожу подальше от ненавистного стражника. Справа отдельное помещение, где перед статуей мадонны с младенцем выстроились ряды зажженных свеч, а на деревянном столике покоится тяжелая книга. В ней посетители оставляют слова благодарности и мольбы, адресованные святой деве. Я вглядываюсь в светлое каменное лицо с нечеткими чертами. Я никогда не была верующей. Мама воспитала меня на догмах советских устоев. Верить принято было в светлое будущее, которое таковым должен был сделать прилежный труд на благо общества. Ну и еще иногда в себя. В свою способность найти приличную работу и захомутать приличного одногрупника. «Религия», говорила мне мама, пересказывая опыт какой-то завербованной в секту подруги, «это наркотик для слабых». Мы с ней по определению к категории слабых не относились. Застывшее лицо мадонны лишено эмоций. Ей на своем веку доводилось видеть миллионы таких как я, полу-неверующих, цепляющихся маленькими ручонками за последнюю шаткую опору. Она видела слезы, видела боль, видела страдания. Ее не удивишь. Я вытираю тыльной стороной ладони намокшие глаза и берусь за ручку. Чернил хватает только на первую букву. Я нажимаю на беспомощный грифель, выдавливая на бумаге невидимые слова. «Спаси меня». Мой отчаянный крик теряется в череде ярко выписанных разноязычных строчек. Я боюсь, что мадонна не услышит мой слабый голос за громким гамом разнообразных диалектов. «Если ты поможешь мне, я клянусь, что никогда больше я не совершу подобной глупости..» по обыкновению начинаю торговаться я. «Я обещаю, что буду ходить в церковь каждое воскресенье и…» Я не успеваю додумать, чем еще я могла бы осчастливить пресвятую деву. Стефано объявляет мне с присущим ему тактом, что отведенное мне время вышло. Я выхожу следом за ним, уже не сдерживая струящихся по щекам слез. Мы шагаем обратно к лодке. Итальянский цербер, видя мой заплаканный фасад, проявляет редкую человечность, слегка ослабив хватку. Однако, ни сочувствия, ни каких-либо разъяснений я так и не удостаиваюсь. За время моих переговоров с божьей матерью, солнце окончательно покинуло Венецию, утонув где-то в Гран Канале. На память о себе оно оставило жителям и приезжим розоватые тени на крышах домов и водной поверхности. Эти тени любимого героиней романа «Поющие в терновнике» цвета «пепел роз» нещадно кромсает нос моторной лодки. Следующий пункт назначения для меня опять тайна, покрытая пугающим, смрадным мраком. Хоть бы уже этот немой соглядатай отвез меня обратно в сырую лачугу. Или лучше в аэропорт. И посадил бы на рейс Венеция – Париж. А, дева Мария, слабо тебе такое отчебучить? Похоже, что слабо. Стефано пришвартовывается у какой-то очередной церкви. У меня что сегодня туристический маршрут «90 церквей Венеции»? Не худший, кстати, был бы вариант. Опять осечка. Яйцеголовый гид тянет меня за собой к расположенному слева зданию, венчающему треугольником обрывок континента. «Punta della Dogana» скрипит сквозь зубы он. Ни одно слово из этой связки не вызывает у меня никаких смысловых ассоциаций. Переспрашивать, полагаю, смысла нет. Послушно захожу следом за ним в помещение. Похоже, это какой-то музей. Справа от входа расположены билетные кассы. В поздний час помещение закрыто для туристов. Стефано объясняет что-то охраннику на своем беглом пляшущем языке, тот кивает, пропуская нас вовнутрь. Вероника не врала, когда говорила о размахах организации. Для Venise Experiences закрытых дверей не существует. «Это музей?» любопытствую таки я. «Да», коротко гавкает Стефано. В первом зале в глаза неизбежно бросается гладкий лошадиный корпус с замурованной в кирпичной стене головой. Создается впечатление, что бедное животное прыгнуло, не рассчитав силы, и застряло, увековеченное в этом своем последнем прыжке. Я останавливаюсь перед этой своеобразной скульптурой, пытаясь разгадать, что хотел поведать миру автор-животнолюб. Положительных эмоций сцена не вызывает. Мне хочется вытащить из стены несчастную скотинку и похоронить с должными почестями. Стефано велит мне подняться по лестнице на второй этаж и заводит меня в зал, содержащий несколько экспонатов в стеклянных коробках. На первый взгляд это нечто вроде макетов, какие частенько выставляют в музеях, чтобы воссоздать картины прошлых столетий. Ну, и что тут у нас? Холмики, елки, речка… красная почему-то. Поросенок ест какие-то кости. Почти что деревенская идиллия. Если не считать, что кости эти человеческие, а вода окрашена остальными составляющими частями обладателей этих костей, то бишь оторванными конечностями и головами. Мой первый порыв – отпрянуть, подавившись ужасом и отвращением. Но врожденное любопытство оказывается сильнее. Сдерживая внутреннюю дрожь, я прилипаю к стеклу как загипнотизированная. С каждого квадратного сантиметра этого, прости Господи, произведения искусства, на меня таращит страшные выпученные глазищи смерть. Окровавленные черепа венчают понатыканные всюду штыки, устилают собою траву, зловещими плодами свисают с ветвей деревьев. Их клюют всеядные вороны, ими жонглируют уродливые козлы в рясах священников. Но страшнее оторванных голов оказываются тысячи миниатюрных живых, умирающих и уже мертвых человечков, перемешавшихся в кровавом месиве. Многие из них облачены в фашистскую форму, другие демонстрируют свету обнаженные, испещренные ранами каркасы. Попадаются и совсем уроды со сросшимися телами и изобилием голов. На этих смотреть как-то особенно тяжело и неприятно. У меня внутри нарастает грязный ком. Хочется отвернуться, выплюнуть его вместе со всеми этими холодящими кровь репродукциями, выбежать на свежий воздух, вдохнуть глубоко, отчищая организм от скопившейся гадости. Я с трудом заставляю себя обойти все стенды. Сколько же ненависти к фашистам должен был хранить в себе создатель сего шедевра, чтобы лепить годами кровоточащие туловища убивающих друг друга нацистов. Название «произведения», надо заметить, весьма точно описывает его трупную сущность «Fucking Hell». Точнее не скажешь. Стефано показывает мне жестом, что пора на выход. Я двигаюсь на автомате. Чем больше я стараюсь выкинуть из головы увиденное, тем сильнее оно прилипает, въедаясь в мозг своими кровавыми ужасами. Мой эксцентричный гид ведет меня в другой выставочный зал, где на усеянном бутылками столе свиноголовые уродцы желтого цвета перемешались в групповом соитии. После фашистского ада тошнотворная картина «Вот к чему приводит злоупотребление алкоголем» кажется детской забавой. Чем-то вроде рисования половых органов в программе PhotoPaint. Может, у тех развитых не по годам детишек тоже талант? В пору свою выставку открывать. По дороге в этот зал я, кажется, видела на стенах подобные полотна. «Искусство должно нести в мир добро» говорила мама. Современные скульпторы и художники стремятся, прежде всего, шокировать, считая, должно быть, что добро как-нибудь само подтянется следом. Когда я заканчиваю «духовно обогащаться», Стефано выводит меня на улицу. Не смотря на влажную жару августовской ночи меня не отпускает дрожь. Внутри мощная стиральная машина, утробно гудя, перекатывает спутавшиеся в неразборчивый ком впечатления.