Страница 5 из 52
А он, склонившись, поднимает бочонку мороженого, однако нечто отвлекает обоих.
Две девушки (за которыми я изначально наблюдала) отчитывают молодого служащего за не принесённый заказ. Мальчик пытается объяснить им сложившуюся ситуацию на кухне, говорит о нехватке продуктов и недействующем заводе, о пустующей фабрике и дефиците привозимого товара...Но его не слушают. Что очевидно. Не слушают и не слышат. Такого сорта девочки привыкли получать желаемое и им совершенно неважно, как далеко придется запрыгнуть кому-то для исполнения их прихоти, по чьим головам пройти или за кем угнаться – их интересует результат.
– Скроюсь, пока и меня на заклевали, – говорит Адам и исчезает под куполом. – Приятного дня, мисс Ахава.
Скрывающаяся спина и отстранённое сердце покидают меня. Противный сгусток горечи во рту спешит смешаться с поглощенной некогда пищей. Резко поднимаюсь и направляюсь к выходу; у лифта замираю, напоследок оглядывая крышу с прожорливыми учащимися и серое небо, к которому мы так близки, что оно ощутимо падает на плечи. Не могу расправить их (и вправду!)...тяжелые и низкие облака вот-вот придавят. Растираю друг об друга промерзшие ладони. Прежде чем устремиться на лифте в холл наблюдаю следующую картину: блондинка (из беседующих двух девиц) поднимается и, не притронувшись к еде на своей тарелке, показательно разламывает ее вилкой, после чего бросает столовый прибор на стол, а взгляд на пялящегося на неё служащего. Три этажа вниз смеюсь. Вот стерва. Дефицит продуктов, говорили они...
Предметы в школе Северного района делились по уровням важности. К первому уровню относились философия, этикет, история, ко второму счёт, письмо, чтения. Далее третий уровень и по той же схеме.
Я бреду по коридору без окон – чопорный режущий свет исходит от ламп, что по строгой прямой линии висят вдоль потолка. Дома у нас тоже не во всех комнатах есть окна. Застройщики распорядились так, чтобы только у управляющих была возможность лицезреть прекрасное (язва не ощутима, да?) небо, к которому те так близки. Другие же должны обитать в своих скромных клетушках вместе с зажжёнными лампами. Если у них есть, чем зажечь лампадку...
В числе первых оказываюсь в кабинете. Стулья расставлены по вогнутой дуге, дабы учащиеся могли делиться своими драгоценными (опять язва не ощутима?) мыслями и весомыми аргументами к той или иной проблеме в обсуждении темы урока.
Звонок повторяется, и тучный преподаватель – в лице особи женского пола – выплывает из узких дверей. Хочу поздороваться, но затею эту отбрасываю – рано; со всеми поздороваюсь. Выглядит она уставшей и сердитой, брючный костюм и пиджак облегают плотное тело, почти седые волосы забраны в высокую причёску.
В кабинет заплывают учащиеся – постепенно; а я взглядом препираюсь с голыми кабинетными стенами и серым потолком. Одна из подоспевших девиц желает рухнуть телом на центральный стул, вульгарно пребывающий в одиночестве, но её замечанием отправляют прочь. Чудо! И вот появляется Вишенка на торте – блондинка из кафетерия; резкая и душистая, прекрасная и... отвратительная.
– Здравствуйте, мисс Голдман, – приветствует её журчащий голос за учительским столом.
Девушка здоровается в ответ – без инициативы, желания и эмоций – и садится на то самое уготовленное ей место. Сколько помню уроки по философии – иной стул мисс Голдман не занимала. Да и с иным выражением лица тоже не пребывала.
Следом появляется юноша, что чёрным буравящим взглядом гладит её спину; вздыхает и отворачивается. Он садится по правую руку от меня – на замыкающий стул.
Решаю поприветствовать старого друга и потому улыбкой встречаю его падающий силуэт.
– Эй, Ромео!
Сам же Ромео приветствие игнорирует. Подавленные глазки жалобно врезаются в вычурный стан – возможно обидевшей его – блондинки. Кажется, он действительно чем-то расстроен...А Голдман, высоко задрав нос, смотрит в невидимую точку перед собой. Вот ведь! Интересно, о чём она думает в такие моменты? Её мысли пусты и обнажены как стены кабинета или там создаются и рушатся целые миры? О, выдержки стройной принцессы можно позавидовать! – идеал жителя на поверхности. Только я решаю в очередной раз мысленно восхвалить отсутствующие чувства и подчинённые эмоции, как голубые глаза её перескакивают на Ромео (томно глядящего перед собой) и затем на брюнетку из кафетерия (что села неподалеку). Замечаю у последней злую ухмылку. А что то значило? Нечто – всё-таки! – было способно тронуть зачерствевшее, вяло перекачивающее кровь сердце.
– Приветствую вас ещё раз, дети Нового Мира, – тянет преподаватель.
Здороваемся в ответ.
И я вновь разглядываю Голдман: она закидывает ногу на ногу, руки её скрещены на коленях, пухлые губы поджаты, а маленький нос вздернут. Миловидная блондинка-кукла с бушующими демонами внутри.
Однажды я видела старшую Голдман – высокий, пропитанный маслами и бальзамами силуэт проплыл между кабинетами в администрацию школы, кошачьи глаза (и формой, и цветом едва распустившейся зелени) перебрали учащихся подле, широкий рот (обведённый алой помадой) раскрылся в очаровательной – нет, всё же пугающей – улыбке и что-то молвил о занятых буднях. Внешнего сходства с младшей Голдман не было вовсе. Но как? Неужели природную красоту она переняла от отца? Вот бы посмотреть и на него...А скромный рост? О, младшая Голдман, кажется, соткана из колючих и тонких нитей, подколота острыми иглами и подпоясана грубыми ремнями. Миниатюрная девочка, маленькая, конфетообразная – и создали её, кажется, искусственно. Из пластика, бриолина и скуки: ни эмоций, ни чувств; ибо то – уязвимость. После приёма старшая Голдман направилась к выходу – я наблюдала за отдаляющейся женщиной и, прежде чем меня кто-то отвлек, успела сравнить её с живым манекеном. Она выглядела не только уставшей (уставшим выглядит каждый человек хоть немного работающий – это все Новый Мир), но и больной. Анорексия в тандеме с депрессией и прочая гадость, зарождённая семенем в голове от инородных мыслей, суждений, чувств, переживаний и прочего. И как же после таких горячих слов о властителях и порядке можно называть её управляющей, можно называть её главенствующей элитой? Она больна..!