Страница 41 из 52
– Ты не потеряешь ни свое имя, ни положение в обществе. Заслуженное тобой и твоими родителями таковым и останется. Я не разрешаю тебе совершать ошибки.
– Это не ошибки.
– Они и есть. Трезвость в них исключена.
– Хочешь сказать, мы тоже ошибка?
– Не для меня и не для тебя. Но, получается, она. Нас не должно было быть, но вот мы – и это, клянусь, лучшее из всего когда-либо мне узнанного.
– Ты утешаешь меня.
– Ты это делаешь со мной каждый день.
Поникнув, плетусь следом до станции.
– Теперь мы знаем, что есть другое место, – говорит Адам. – Но мы не должны сбегать. Я не хочу, чтобы вся твоя жизнь на поверхности рухнула в низовья Нового Мира.
– Без тебя нет мне жизни на поверхности.
Мы уходим. На платформу подъезжает следующий поезд.
– Он другой, – подмечаю я. – Тот был зеленый, этот синий.
– Ну да. Ехать же обратно.
– Рельсы одни...
– Думаю, они меняют пути. Дорога продумана и продумана хорошо.
– Выходит, здесь целая система?
Мы взбираемся в тканевые кресла. Подгибаю к себе ноги и коленями упираюсь в подбородок. Адам решает вздремнуть; его рука замирает у меня на щиколотках.
Интересно, это машина Карамель и парня из тату-салона проносилась над Золотым Кольцом, поднимая тревогу? за ними гнался патруль...
Мы приезжаем на станцию, с которой сошли, и плутаем до моста на поверхность. Часы уходят на эти движения.
– Я провожу тебя до дома, а сам отправлюсь на работу, договорились? – уточняет Адам.
– Договорились, – киваю я.
Мы выходим на улице Общая. У квартирной двери прощаемся. Открываю ее и – удар в голову! – тяну Адама за ворот куртки, обхватываю лицо ладонями и целую. Громко и со стрекочущими волнами по телу.
– Ты мой, Адам Ланэцах.
– Ты моя, Ева Ахава, – отвечает он и целует вновь, причитая о том, что слаще чая не видывал.
Расставания не избежать. Провожаю взглядом куртку с ломанной геометрией по спине и сама уже вязну в домашних делах. Порывом вдохновения вычищаю комнату; впервой она прибрана и проветрена воедино. До возвращения родителей – о, как они долго! – знакомлюсь с позабытой Адамом библией. Грохот снизу заставляет меня утаить книгу под подушкой и спуститься самой.
Кидаюсь к родителям с расспросами. Мама рассказывает о том, как папа разгружал склады, а она стояла в качестве диспетчера на приеме товара.
...не для того они перебирались в Северный район.
Но я рада, что с ними все хорошо.
И вот родители интересуются моими делами – несмотря на то, что вымотались и еле-еле держатся на ногах. Завариваю им чай и рассказываю о том, как гуляла на Золотом Кольце. Давлюсь – нет, не горячим напитком – собственной ложью; сколько можно подпитывать их враньем и вязнуть в нем самостоятельно? Порываюсь обо всем рассказать...
«Мама, мама, я так счастлива! Я не просто влюбилась, мама...Да, знаю, что делать это нельзя. Да-да, таблетки я не принимала, но дело в ином! – ни одна бы таблетка, ни единая вакцина ни за что бы не выкорчевала из меня эти чувства. Да-да-да, мама, выходит, я та еще сумасшедшая...
Мы спускались в низовья Нового Мира, мама, и я трогала землю. Ту самую, из рассказов – губительную (разве что от грусти при расставании с ней) и прекрасную в один миг. Я бы принесла тебе немного...Хочешь? А еще лучше цветов. Я бы перерыла все земли Земли, все оставшиеся клочки и пустыри, дабы найти чудом сохранившийся цветок. Настоящий. Дикий и чрезвычайно красивый, сравнимый по красоте исключительно с тобой, мам.
Я влюбилась. Нет, это не самоубийство. Это влюбийство».
«Папа, у меня теперь есть пара. Право, он не отпрашивал меня у тебя, не знакомился и ни разу не ходил с тобой выпить кофе и поговорить о нашем будущем; не приглашал меня на дорогое свидание, после которого бы я ломала голову, ответить согласием или отказать, но он все равно моя пара.
Я знаю, что вы с мамой любите друг друга. По-настоящему. Никогда не слышала, чтобы вы произносили эти слова, но о любви ведаю. Да и что значат слова на этом странном языке людей? Глупые комбинации для обозначения абстрактных понятий.
Я тебя люблю.
Это как? Я знаю «я волнуюсь за тебя», «я жду тебя», «я верю в тебя», «я заварил твой любимый чай», «я обрезала торчащие нитки на вороте твоей рубашки», «я нашел книгу, о которой ты задумывалась на пару секунд – даже не озвучив, что желаешь ее», «я подумала о тебе, когда проснулась», «я принес твое любимое мороженое», «ты мой и ты моя»...Вот эти проявления любви я знаю. Вот эти определения.
Папа! Если бы он жил в Северном районе – честное слово – пришел бы знакомиться с вами. Если бы он только не был служащим...И вы бы поладили, папа. Ты бы гордился мной...Прости, прошу, прости..!»
Но я смолчала. Исповеди свои оставила при себе и с новой волной тоски и грусти заперлась в комнате. Надо было сказать...каждое отложенное слово, каждое отложенное действо расщепляет тебя по кусочкам – крохотным и жужжащим.
Пытаюсь читать, но текст никоим образом не воспринимается; слова расплываются и тают прямо перед глазами.
– Ева, к тебе пришли! – слышится голос мамы из коридора.
Адам?
Быстро сбегаю по лестнице и, затаив дыхание, ступаю в коридор. Мама отходит на кухню и закрывает за собой дверь.
Почему Адам пришел? Что-то случилось?