Страница 33 из 52
– Мы говорим о Карамель Голдман? – усмехается Адам. – Чувства из нее выскребли еще в утробе матери.
– О...звучит мерзко.
– И правдиво.
– А вдруг ей и вправду угрожали?
Адам вздыхает и останавливается, поворачивает меня на себя и, схватив за плечи, пару раз встряхивает.
– Послушай, Ева. Слушаешь? Мы в Новом Мире, Ева Ахава. Предположение твое недопустимо, потому что в Новом Мире порядок превыше всего. Ты можешь нарушать правила, но порядок...он нерушим, потому что никто не хочет обратить себя против тысячной армии в едином лице Нового Мира. Мы в Новом Мире, Ева Ахава.
– За последние несколько дней, – хмыкаю я и выпутываюсь из цепких лап, – я переменила все свое мнение о Новом Мире, Адам Ланэцах. Оказывается, случиться может все, что угодно.
Адам щурится – губы его вот-вот дрогнут – и отступает. Признается в аналогичных мыслях, но спешит добавить:
– Однако мы не на низах, Ева. Это поверхность. Тут просчета быть не может. Нарушать – нарушай, но не обличай свой порок. И не спорь, я вижу по твоему лицу, как ты хочешь пуститься в спор. Не надо. Что было на Золотом Кольце? Ты коснулась меня...может, случайно, но тревогу подняли. Понимаешь? Мы на поверхности.
– Да, ты прав.
Быстро соглашаюсь и спешу позабыть эту тему. Выбор Карамель – есть выбор ее.
– Зайдешь ко мне?
– А может быть иначе?
Очередная тревожащая и успокаивающая воедино улыбка отпечатывается на его лице. Грежу обыкновенной беседой: поделиться мыслями и обговорить грядущее. А что может ожидать безумцев, полюбивших друг друга в мире, где любви нет?
Нас накажут...непременно накажут! Мы не сможем вечно утаивать впитавшиеся в нас дикарские чувства, верно? И не сможем быть вместе из-за этого глупого деления по сословиям. Жительница Северного района (некогда беженка из Южного) и служащий из Южного района. Вода и пламень – убивающие друг друга; медленно или скоро, но — однозначно — убивающие. Они существуют порознь, они прекрасны порознь, они сильны порознь, но в симбиозе – красивом, сочном – пребывают секунды, а тлеют – после – намного дольше. Не желаю пропускать мысли, что когда-либо останусь без Адама. Он мой – клеймо; ласковое и губительное. Вода и пламень...как они хороши по разные стороны баррикад; воедино же – бутыль, что в следующий миг разобьется и облизывающими все в округе языками разбежится по основаниям домов, которые возводили утомленные предки в надежде дать своим будущим детям мирное существование.
Пропускаю в его волосы руки и лицом прижимаюсь к лицу; кусаюсь – от досады, любви и взахлеб мыслям – и заклинаю не пропадать.
– Ты моя, Ева Ахава, – шепчут любимые губы и получают выстраданный временем (минуты разлуки, всего лишь!) поцелуй.
– Ты мой, Адам Ланэцах, – отвечаю я.
Руки Адама западают в изгибы моей талии – они созданы друг для друга! Не желаю, чтобы кто-то еще смел прикасаться ко мне хоть когда-нибудь; не желаю по пришедшему возрасту шагать под венец с Нечто, выбранным родителями или высказавшем предложение породниться семьями; не желаю, чтобы чужие пальцы отсчитывали позвонки и вязли в талии...да у них и не получится! нет таких более рук.
Окно на кухне зашторено, и от того в квартире темно – серое небо не смеет подглядывать за нами сейчас. Мы жмемся друг к другу в квадратной коробке, боясь лишний раз вздохнуть или вздрогнуть. Я слышу, как бьется его сердце – часто; он слышит, как бьется мое – часто.
– Знаешь, что я хочу сказать тебе, Ева? – вопрошает Адам и ловит пальцами за подбородок.
Поднимаю растерянные глаза и отвечаю:
– Знаю. Но не говори это, не произноси это вслух.
Мы сокрыты от серого неба Нового Мира, что раскинуло удушливые щупальца по своим владениям; но не сокрыты от подчиняющихся ему стен – подслушивающих, стрекочущих, сплетничающих: стены домов, благодаря которым Новый Мир все еще крепок.
Прижимаюсь к его груди щекой и обнимаю крепче прежнего, позволяю мокрой искре ущипнуть глаза и спуститься по рубашке. Я боюсь наказания: не боюсь быть наказанной сама (заслужила! виновна!), но боюсь повергнуть на бессознательную казнь моего Адама.
И вот стан его – гордый – обращен ко мне выправленной спиной: Адам сидит на краю кровати и что-то читает. Звук работающей швейной машинки отчеканивает скороговорки; «тук-тук-тук-тук-тук-тук» барабанит по стежкам и оставляет едва зримые полосы на скользящей в руках ткани – красный атлас лихо бегает под острой иглой.
Я останавливаюсь, когда останавливается Адам. Коктейль зеленого и карего (что за глаза!) интересуются моими делами и велят продолжать. Киваю и возвращаюсь к шитью.
Вдохновение пропитывает всю меня: кажется, это будет лучшая из когда-либо деланных мной работ. Это будет Его работа. Его работа, вылепленная моими руками.
Адам уходит до возвращения родителей. Закрываю за ним и возвращаюсь в комнату: обнаруживаю оставленную книгу. Маленький толстый томик – некогда коричневого, ныне бледно-рыжего цвета – прыгает в руки сам: он с легкостью помещается в ладони. Перелистываю желтые страницы и глазами пересекаю строки Библии.
Религии в Новом Мире не существовало, а пропаганда старой веры подвергалась предельно жестокому наказанию. Как же люди, смеющие называть себя Богами, могли называть Богом кого-то еще? Предполагаю, что вера в самого себя тоже заслужила названия какой-нибудь просветительской идеи, но пока Новый Мир не дозрел назвать религиозным учением себя любимого.
Шум – снизу; и вот я уже встречаю родителей. Они рассказывают, что теперь работают вместе: маме удалось устроится на половину оклада в помощники к папе. Спрашивают, как дела у меня: ссылаюсь на учебу, работу по школьной программе и – оттого – усталость и грусть. Вечер мы проводим вместе, но мысли мои – за пределами дома; они решительно бегут за Адамом. А если мы и взаправду уйдем? Нет-нет...Как же родители? Получится, что я брошу их..? Эгоистка! Глупая нерассудительная эгоистка. Они для меня – все и изо всех, я же – скребусь суждениями о побеге. Эгоистка!