Ева и Адам

Он целует меня в лоб – вновь – и шепчет:

– Этому учит сама жизнь, этому учат люди рядом. Прислушайся!

– Я не слышу других людей, как бы громко они не говорили, Адам, – мой голос сходит до глухих содроганий.

– Просто ты слушала не тех.

Я устало прикладываюсь щекой ему на грудь, и пряный запах ударяет в голову и осушает влажные губы, что я кусала до сего момента – должно быть, в поисках его губ.

– А тебя я слышу, Адам.

Ты влюбилась, Ева Ахава. Ты заболела. Заболела, еще когда только родилась, влюбившись в эту жизнь. А теперь болезнь стала хронической, да еще и перешла на более тяжелую стадию. Ты не боишься себя погубить?

Адам прикасается к моим рукам, и подбородок опускается на мои волосы. Острый и щекотный, но любимо-терпимый. Мы обнимается; где-нибудь подле отдела Золотого Кольца лопается лампочка.

– Кажется, я заболел, – протягивает Адам – тихо-тихо. – Нет, не кажется! Точно заболел.

Я умалчиваю, что секунду назад думала о том же.

– Спасибо тебе. – Адам отпускает меня и улыбается.

За обед? За поцелуй? За саму себя и свое сердце?

Мы прощаемся, ибо время медленно поджимает к родительскому возвращению. Провожаю Адама до двери и отдаю ему его кофту. Собачка на молнии издает краткий лязг, верхняя пуговица скрепляет части болотного воротника. Юноша касается моих голых рук, смотрит на платье, в глаза.

– До завтра, Ева Ахава, – говорит Адам и скрепляет беседу очередным прикосновением к разгоряченному лбу.

Свинец плавится.

– До завтра, Адам Ланэцах.

Закрываю дверь и еще недолго пялюсь в несуществующую точку на ней. Касаюсь своих губ пальцами, представляя пальцы Адама, и упиваюсь тем.

В порыве сладкого воодушевления через ступень взбираюсь по лестнице, скидываю лишнюю бумагу и ненужную ткань с рабочего стола. И вот уже красный атлас скользит по моим рукам, укутывая запястья и сводя с ума (поздно!) своей красотой. Швейная машинка начинает журчать и тарахтеть.

Поверить не могу...! Боюсь, что, проснувшись завтра по утру, пойму, что ничего из произошедшего не было; сон, видение, наваждение. Прошу Адам, будь завтра, когда я проснусь! Ты не видение и не сон, который люди Нового Мира не видят, а, если и наблюдают, то проходят лечение по причине нервного расстройства. Я заработаю это расстройство, если не увижу тебя после сегодняшнего...

Вскоре родители возвращаются с работы. Вместе, шаг в шаг. Я выбегаю к ним и приветствую; вместо пожелания доброго вечера в ответ, мама восторгается моим внешним видом и спрашивает:

– Что это на тебе такое?

– Тебе нравится? – подхватываю я и игриво пританцовываю. – Золотое Кольцо обомлело бы от такой красоты.

– Сними, – хмурится мама, а папа поддерживает ее.

Впервые мои затеи ударяются о стены непонимания; это все проклятая работа и беспокойства за кройку хлеба в будущем, я знаю...

– У тебя есть нормальная одежда, – причитает папа. – Ты и так забрала мои старые вещи, – говорит он.

– Прикрой хотя бы руки...

– Ладно.

Хочу поинтересоваться делами и работой, но случившийся диалог возвращает меня в Новый Гадкий Мир. Это нельзя, то нельзя. Сделай так, но не делай так. Я понимаю родителей, но не понимаю правил.

Родители сцепляются в беседе: хмурятся, перешептываются, доказывают. Слышу про документы, вакансии, бумаги....кажется, я не должна мешать, и потому – без лишних слов – возвращаюсь в комнату.