Актёр господина Маньюсарьи

Возможно, кто-то другой мог бы избрать для неё иную оболочку — горы, небо, солнце, цветы, луга, равнины. Или море, которое может быть и суровым, и нежным, которое убивает и ласкает, которое прекрасно и страшно одновременно, из которого, как говорят, родился весь мир, и в котором, наверное, всё вновь исчезнет в конце времён.

Но ему, ему нужен был — человек. Человек, который становится божеством, или же божество, которое воплощается в человека. Быть может, в этом было его несчастье, а, может быть, наоборот, величайшее счастье, доступное на земле.

Полы верхней накидки Миреле, а также концы его волос давно уже плыли по воде. Он наклонился, пытаясь найти своё отражение в изумрудно-зелёных волнах и думая, что смотрит сейчас в чужие глаза — те глаза, которых он уже никогда не увидит напротив себя. Не в этой жизни. Может быть, не в жизни вообще.

Смерть же была ещё далеко… и он знал, что не имеет права призывать её раньше срока.

Теперь он часто видел то, о чём мечтал, в своих снах, но каждый раз после пробуждения ему приходилось платить за них такую дорогую цену, что иногда казалось: лучше бы этих снов не было вовсе. Хотя, конечно, он никогда в жизни не произнёс бы таких слов. Потому что эти сны и были — сама жизнь.

«Милосердный, Великая Богиня, какая страшная тоска!..» — вырвалось у него отчаянное.

И в то же время на глазах у него были слёзы счастья.

Где-то на горизонте, между солнцем и небом, в сияющем солнечном ореоле, в одеянии из изумрудных морских волн, в короне из ветра для него вечно танцевал единственно любимый — человек, божество, Бог, воплощение любви.

И он на берегу, будучи лишь его далёким и бледным отражением, подобием, нарисованным рукой не самого лучшего художника, пытался повторять его прекрасный танец, слабо и неумело. Но — так, как мог, насколько у него хватало сил. Насколько могло хватить сил у человека вообще.

И тысячи невидимых нитей тянулись через весь океан, навсегда связывая их — кукловода и марионетку, автора и героя, постановщика спектакля и актёра, Бога и человека, отца и сына, учителя и ученика. Любовь и её воплощение, танец и его выражение.

Миреле поднялся на ноги и достал из рукава две самые дорогие для него вещи — веер Хаалиа и подвеску Энсаро со знаком Милосердного. Обвязав сложенный веер кулоном, он зашёл по колено в море и осторожно пустил их по воде.

Они поплыли куда-то вдаль, к горизонту — не утонули в волнах, а отправились в бесконечное путешествие. Быть может, чтобы однажды попасть в чьи-то другие руки. Пересечь половину земного шара, быть выброшенными прибоем на берег другого континента… Или добраться до того места, в котором все на свете ручьи, реки, озёра и моря сливаются в единое лоно вод.

Багряно-золотые лучи закатного солнца в последний раз осветили подарок Миреле океану, а потом всё скрылось из виду, и осталось только море.

***

В последнюю неделю пребывания в Канси Миреле уступил настойчивым уговорам и согласился устроить ещё одно выступление, однако предупредил, что оно будет  необычным.

— Танец на канате? — поразился Ихиссе, когда услышал. — Великая Богиня, Миреле, ты уверен, что такое тебе по силам?

— В прошлый раз ты то же самое говорил!

— Да, но на этот раз это ещё и опасно. Для такого номера требуется прекрасная физическая подготовка.

— Не волнуйся, она у меня имеется, — заверил Миреле, хлопнув его рукой по плечу. — И моральная тоже. Сил у меня побольше, чем у Ленардо, чтобы не свалиться прямо под ноги алчущей моей крови толпы. Которой тоже, я надеюсь, не предвидится. Ну и потом… — он не договорил, придав себе таинственный вид.

— Что? — Ихиссе подозрительно смотрел на его лёгкую, чуть блуждающую улыбку.

— Я же существо из иного, высшего мира, ты сам сказал! — выпалил Миреле, округлив глаза, и, не выдержав, рассмеялся над отпрянувшим от неожиданности любовником. — Значит, у меня имеются сверхъестественные способности. Ты разве этого до сих пор не понял?

— Ну и шуточки у тебя, Миреле, — проворчал Ихиссе, неприятно ёжась. — Редко, но метко, как говорится. Впрочем, ладно бы с ними. Но мне не хочется собирать тебя по осколкам и потом рыдать над ними до скончания дней.

— Не волнуйся, этого не произойдёт. Я же сказал, что не брошу вас — значит, не брошу.

В назначенный день, как и просил Миреле, на площади на высоких деревянных козлах был натянут канат. Было ясное солнечное утро — к этому времени даже в Канси пришла настоящая осень, с золотыми листьями и прохладным далёким солнцем в прозрачном небе.

Миреле стоял высоко над площадью на специально сооружённой башне, украшенной длинными разноцветными лентами. Люди были где-то далеко внизу — смотрели на него, не отрывая глаз; он же смотрел, прищурившись, на небо.

Он аккуратно снял и поставил вместе свои небольшие тёмно-фиолетовые туфли, оставшись в белоснежных носках, вышитых по краю узором из цветущих ирисов. В руках у него были два огромных, чуть ли не в половину его роста веера, со стороны казавшихся дополнительной, и не малой, тяжестью, но на деле помогавших Миреле сохранять равновесие.