Актёр господина Маньюсарьи

Миреле посмотрел на него, и выражение его лица впервые за время разговора смягчилось, губы тронулся лёгкая улыбка.

— Поверь мне, всё будет по-другому, — сказал он тихо. — Не бывает такого, что ничего не остаётся. Впрочем, тебе, который не верит в это, однако всё равно делает то, что делает, положена гораздо большая награда, чем мне, который знает правду.

— Вот как? Так ты действительно знаешь, что будет там? — Ихиссе взглянул на него и, быстро отвернувшись, перевёл разговор на другую тему. — Но послушай меня, Миреле. Разве в тебе самом была с самого начала эта, как ты сказал, абсолютная готовность пожертвовать жизнью ради нашего искусства? Что-то я не припомню фанатичного блеска в глазах мальчишки, которым ты был тогда.

— Нет, куда там, — согласился Миреле, улыбнувшись.

— Так значит, по твоей логике, тебя не следовало брать в квартал.

— Да, я думаю, что и правда не следовало бы.

— И если бы ты мог повернуть время вспять, то отказался бы от этого пути?

— Вероятно, да…

— Что ж, я рад, что ты всё-таки не отказался. — Решив свести всё к шутке и несколько разрядить атмосферу, Ихиссе притянул его к себе за плечи, чтобы обнять, и остальные стали тактично расходиться — при всей своей любви к сплетням и обсуждению чужой личной жизни, актёры вполне понимали желание побыть со своим возлюбленным или возлюбленной наедине. 

А потом ушёл и Ихиссе, и Миреле в одиночестве остался в беседке одного из пустовавших императорских дворцов, имевшихся в каждой провинции на случай путешествия государыни — одна из таких усадеб и была предоставлена в распоряжение императорской труппы на время пребывания в Канси.

Обычно Миреле использовал свободное время для того, чтобы написать что-нибудь новое для Канэ, но сейчас мысли не шли ему в голову, и он сидел над чистым листом бумаги, покусывая кончик кисти, которую так и не окунул ни разу во флакончик с тушью.

«Не был ли я чересчур жёсток и даже жесток? — думал он. — Слишком непримирим? Мне не следует превращаться во второго Алайю, даже если столкновение с ним и неизбежно».

На дорожке, ведущей к беседке, послышались звуки чьих-то лёгких шагов.

Миреле поднял голову, полагая, что это Ихиссе или Канэ, и замер, увидев хрупкую фигурку, закутанную в тёмную верхнюю накидку с капюшоном. Дорогая ткань выдавала представителя знатного семейства, рост — ребёнка.

Ещё до того, как юноша откинул капюшон, Миреле, к которому вдруг ясно вернулось воспоминание о своём недавнем танце, понял, кого увидит.

— Мне сказали, что мне следует обратиться к вам, — сказал ему мальчик нерешительно. — Что это вы принимаете решение о том, кто может остаться с труппой.

Миреле подавил в себе малодушное желание отказаться от этой ответственности и послать мальчишку к кому-то другому — господине Маньюсарье, Ихиссе, Ксае… да хоть к кому. Лишь бы подальше от него.

— Возможно, — сказал он неопределённо. — Ты уверен в том, что хочешь этого?

— Больше жизни.

Миреле закрыл глаза. Где были те слова, которые он не так давно произнёс перед остальными актёрами? Ему следовало повторить их, все до единого — но он не мог собраться с силами и произнести хоть что-то.

Всё-таки, он заставил себя.

— Судя по твоей одежде, ты принадлежишь к достаточно знатной семье. Наверняка у тебя есть родители… братья и сёстры. Крайне сомневаюсь, что они поддерживают твоё желание стать актёром. Ты вообще представляешь, что тебя ждёт на этом пути? Начиная с того, что тебе придётся расстаться со всеми теми, кого ты любишь. Покинуть свою родину. Разбить сердце своей матери. Она наверняка любила тебя и баловала, давала слишком много свободы, позволяла то, чего не позволяли сыновьям другие женщины — в том числе, смотреть на выступления манрёсю. И вот чем ты собираешься отплатить ей за её заботу. Ты готов взять на себя такую вину?

Мальчишка кивал головой в ответ на каждое его слово — но что с него было взять? Ему было лет пятнадцать, не больше. Он видел танец Миреле на площади. А Миреле видел его глаза в тот момент. Тёмные глаза, наполненные смертельной тоской, и руки, протянутые, казалось бы, к нему, танцору, но на самом деле к чему-то совсем другому, что всю жизнь будет звать его к себе и так и не позволит ни разу прикоснуться.

Он вполне подходил для того, чтобы стать актёром.

— Нет, — сказал Миреле, отвернувшись. — Уходи. Тебе нечего здесь делать. Возвращайся к обычной жизни и найди счастье в ней.

— Вы даже не посмотрите, есть ли у меня способности?! — изумился мальчик.

— Не посмотрю. С твоей стороны это — блажь, и я это прекрасно понимаю.

Несколько мгновений юноша молчал. Потом глаза его нехорошо блеснули, и он протянул руку к узлу на макушке, в который были собраны его тёмные волосы.

 Миреле едва успел, угадав его намерение, выскочить из беседки и схватить его за запястье, не позволяя вонзить себе в горло длинную и острую металлическую шпильку. Юноша трепыхнулся в его руках несколько раз и замер, глядя глазами лани, которую настигла стрела охотника. Освобождённые волосы упали ему на плечи, растрепавшись; разошедшаяся на груди накидка открыла подвеску с изображением Великой Богини — наверняка подарок матери.