Актёр господина Маньюсарьи

— Миреле, я знаю, какое воспоминание должно было прийти тебе в голову первым, но почему-то не пришло! Что ж, я плохо старался, что ли? Или до сих пор не загладил свою вину?

— Кансийский фейерверк? — улыбнулся тот.

Канэ ревниво переводил взгляд с одного на другого.

Пришлось заказать «фейерверк» и поделиться с ним тоже, что привело к непредвиденным последствиям. Канэ, с одной стороны, не привыкший пить, а с другой — не отличавшийся склонностью к умеренности, за один вечер прикончил почти целую бутылку, пользуясь тем, что внимание Миреле было отвлечено, и на следующий день не смог подняться с постели.

Между тем, как ближе к полудню у него было выступление, и заменить его было особо некем.

Миреле до последнего ждал, что Канэ всё-таки придёт в себя, однако поняв, что чуда не произойдёт, согласился взять ответственность на себя.

— Это я вчера недоглядел. Что ж, буду выступать вместо него, — решил он.

— Ты? Но ты столько лет не появлялся на публике. Да что там, вообще толком не появлялся никогда… Ты считаешь, что сможешь? — забеспокоился Ихиссе.

— Не волнуйся, я же не бездельничал всё это время. — Миреле улыбнулся. — Я репетировал… собственно, разве не для этого ты привёз меня в дом Мереи?

— Да? Ты не рассказывал. Я подумал, что ты, возможно, просто отдыхаешь там душой, что тоже необходимо. Что же ты репетировал?

— Танец.

— Танец? Ну так тебе нужна будет музыка. Какая?

— Любая.

— Импровизировать будешь? Это сложно, Миреле. Ты уверен, что всё получится так, как ты хочешь?

— Не знаю, но чему-то же я научился за эти годы!

Ихиссе оставил дальнейшие пререкания, а Миреле переоделся в лёгкую одежду, более подходящую для выступления.

«Есть то, за что я, без сомнения, очень тебе благодарен, Кайто, — думал он, стоя позади занавеса и дожидаясь окончания предшествующего номера. — За то, что, познакомившись с тобой, я научился танцевать, выражая свою любовь. Любви, быть может, и нет больше… а, впрочем, она есть всегда. Человек, который любил хоть однажды, смотрит на мир не так, как тот, кто не любил никогда».

Он не продумывал деталей своего танца, рассчитывая, что всё сложится само собой — и так оно и получилось. Лиц зрителей он не видел, однако слышал музыку — точнее, угадывал её своим чутким обострённым слухом. Предчувствовал любое изменение в тональности и мелодии ещё до того, как оно происходило в реальности, и подстраивал под него свои движения. Особенно сильное впечатление это произвело тогда, когда музыканты, поддавшись импульсу, исходившему от Миреле, и сами принялись импровизировать — музыка становилась всё громче и громче, взлетая в небеса, мелодия — всё ярче, расцветая, как бутон, пустивший в ход все силы, чтобы в одном самоотверженном порыве распустить лепестки.

Глядевший на зрителей краем глаза, Миреле понимал, что его выступление имеет шумный успех, и поражался тому, сколь мало это для него значит. Хотя ведь, казалось бы, он никогда не придерживался мнения, что актёр выступает для одного лишь себя, и не желал для Канэ безвестности — наоборот, хотел, чтобы тот смог сказать то, что должен, и был услышан…

Музыка, меж тем, становилась всё громче — скоро уже  вся площадь, на которой происходило выступление, не удержавшись, пустилась в пляс. И если бы Миреле видел себя со стороны, то удивился бы, насколько страстным и отчаянным выглядит его танец, в то время как внутри он, продолжавший прислушиваться к изменениям в мелодии, оставался практически совершенно бесстрастен, если не считать тихого чувства теплоты и безмятежности.

Но вдруг среди почти неразличимых для Миреле лиц, окружавших сцену, мелькнуло одно, которое заставило его замереть и вздрогнуть.

Бледные щёки, тёмные расширенные глаза, волосы, упавшие на лоб, нервно прикушенная губа… это был почти ребёнок.

Миреле продолжал танцевать, и никто уже не заметил, что его ритм немного сбился, однако он то и дело возвращался взглядом к привлекшему его внимание мальчику, и каждый раз странная дрожь пробегала по его позвоночнику, заканчиваясь болезненным ударом в сердце.

«Кто это? — думал он. — Почему его взгляд кажется мне таким знакомым?»

Впрочем, он позабыл о нём почти сразу же, как музыка закончилась.

Тем не менее, слабость и изнеможение в теле, вызванные больше этой встречей, чем танцем на пределе всех сил, остались, и, спустившись со сцены, Миреле упал на руки Ихиссе почти без чувств.

Тот утащил его подальше от охваченной восторгом толпы и наедине попытался привести в себя, обрызгивая водой и обмахивая веером.

— Нельзя же так, Миреле, — суетился тот, по капле вливая ему в рот какую-то омерзительную на вкус настойку. — Нельзя так доводить себя. Хотя, конечно, я понимаю… Это и в самом деле было… ну, мне не хочется говорить такие слова, как бесподобно, потрясающе и прочее. Потому что они и близко не выразят всех моих чувств.