Актёр господина Маньюсарьи

Реакция Канэ на известие о предстоящем путешествии была неожиданной.

— Ах, так! — воскликнул он, отпрянув, как если бы ему влепили пощёчину. — Вот, значит, как? Отправляете меня? Отсылаете от себя? Полагаете, я не знаю, о чём вы думаете? Хотите меня испытать, проверить. Предоставить самому себе! Вот тут-то и выяснится, на что я на самом деле годен… Увидеть мир, как же! Столкнуться с разнообразными искушениями, повстречать множество людей… влюбиться, быть может, окунуться в пучину страсти и позабыть обо всём, что я обещал. Вы всё ещё не верите, что единственное, что мне нужно — это то, что я вам сказал однажды! — в фиолетовых глазах задрожали слёзы ярости.

Миреле смотрел на него с улыбкой.

Канэ уже было восемнадцать, ростом он был выше Миреле чуть ли ни на целую голову и обещал превратиться в такого красавца, какие разбивают десятки, а то и сотни сердец — одним только чуть надменным взглядом из-под длинных ресниц, брошенным вскользь и походя.

Миреле иногда даже становилось жаль, что его стараниями мир, возможно, лишится одного из самых знаменитых любовников в истории — тех, ради которых пьют яд, кидают к ногам несметные сокровища и разрушают города.

Дело было не только в красоте, хотя внешность Канэ претерпела решительные изменения: белокурые локоны, рассыпанные по плечам, несколько неброских, однако изысканных украшений, тёмная приталенная одежда — не по моде, однако подчёркивавшая стройную фигуру и гибкость тела — всё это сразу же привлекало взгляд и казалось необычным.

Но Миреле знал, что самым действенным в случае Канэ будет не это, а ощущение недосягаемости, исходящее от него. Тот самый высокомерный взгляд, но не потому, что он смотрит свысока, а потому что смотрит высоко — куда-то в небеса, где видит то, чего не видят остальные. И именно это заставит всё новых и новых дам тянуться к нему, как завороженным, засыпать его деньгами и драгоценностями, восхищаться его талантом, мечтать о его любви… и, быть может, услышать хотя бы часть того, о чём он будет говорить на сцене.

— Канэ, я верю, что тебе предстоит сказать и сделать что-то очень важное, и я всеми силами буду помогать тебе в этом, — заметил Миреле. — И я не сомневаюсь, что ты не позабудешь об этом ради блеска денег… пучины страсти… или как ты там ещё сказал. Но в то же время не стоит ограничивать себя уж слишком жёсткими рамками. Ошибки тоже бывают необходимы. Если однажды ты почувствуешь желание избрать другой путь… ну, действительно кого-нибудь полюбишь, например, то, возможно, будет нелишним последовать голосу сердца. Рано или поздно ты вернёшься к тому, что в твоей жизни является самым главным, что бы это ни было.

Канэ слушал все эти учительские наставления, скрестив руки на груди и глядя на Миреле таким взглядом, что любая дама на его месте уже давно бы бросилась на колени, чувствуя себя виноватой перед своим любовником во всех возможных грехах и оскорблениях.

— Так вы действительно предполагаете, что я способен полюбить кого-то другого, — проговорил он холодно.

— Ох, — вздохнул Миреле, опускаясь в кресло. Иногда с Канэ и впрямь было трудно совладать, особенно, когда он, что называется, «становился в позу». — Что мне с тобой делать-то? Ты бы хоть слушал иногда, что я тебе говорю, а не только то, что хочешь слышать… Ладно, знаю же, что без толку это повторять. Я поеду с тобой, оскорблённая ты наша добродетель, я вовсе не собираюсь тебя куда-то отсылать. Вместе поедем, посмотрим мир. Что, всё ещё отказываешься?

Надменное выражение слетело с лица юноши, как фарфоровая маска с куклы.

— Да?.. — переспросил он настороженно и виновато.

— Да.

Приготовления и сборы заняли ещё несколько недель. Что бы там ни говорил Алайя про нищий сброд, а гастроли императорской труппы имели немаловажное значение и устраивались очень пышно: в день отъезда количество повозок и щедро украшенных экипажей у ворот достигало такого количества, что можно было подумать, будто собирается посольство в какую-то из дальних стран.

Канэ, позабыв о своём образе гордого и неприступного красавца, который он обычно принимал на публике, смотрел на приготовления совершенно круглыми, как у маленького ребёнка, глазами.

Миреле, глядя на него, думал, о том, что он, в отличие от него, ни разу в жизни не покидал пределов императорского сада вообще.

Дитя актёра, выросшее в квартале актёров и лишь понаслышке знающее о том, с каким презрением относятся к манрёсю даже те, кто поддерживают их…

Впрочем, может быть, это было и к лучшему.

— Ну что, идём? — спросил Ихиссе, протягивая Миреле руку.

Тот кивнул и, подхватив его под локоть, поднялся вместе с ним в открытую коляску, украшенную цветами. Им двоим, как имевшим в квартале определённый вес, полагалось ехать у всех на виду в отдельной повозке — Канэ бесился, ревновал, однако поделать с порядками ничего не мог: ему пришлось удовольствоваться компанией таких же, как он, молоденьких юношей, впервые покидавших квартал.