Роман на послезавтра

Время от времени вся эта коллекция могла резко уменьшаться, превращаясь в запасы ватмана и холста, красок, кистей и пастельных карандашей. Так высшие материальные ценности, проверенные потребительским спросом, превращались в расходные материалы для создания новых высших материальных ценностей… Спроса на последние не было, в этом Костя убеждался с периодичностью кризисов перепроизводства. Друзьям и знакомым свои картины он дарил неохотно, но любил забывать их троллейбусах и трамваях. Особенно, по ночам в трамвае «А» и в троллейбусе «Б». Те, кто знал об этой Костиной привычке, караулили его картины на Кольцах — Бульварном и Садовом. Эти они очень досаждали кондукторам и водителям, потому что заскакивали в салон, быстро пробегали его от двери до двери и тут же выскакивали обратно, если картин не было. В самих же трамвайном и троллейбусном депо накопилось уже по целой картинной галерее (бюро находок тоже имело отдельную), пока в одном из трамваев на Костину картину не наткнулся корреспондент из «Крисчен Сайнс Монитор» и рассказ о странном богородичном художнике не включили в религиозную передачу на «Голосе Америки». Костей заинтересовалось люди из КГБ, но поскольку он сам к ним не проявил ни малейшего интереса, те скоро отстали. Он только стал умереннее пить. Не совсем, но умереннее.

Вот и сейчас, в процессе поглощения чая, взгляд Блудова несколько раз пролетал над чёрным зевом моего портфеля, уходя затем в бесконечность.

— Я вспомнил, — наконец, сказал он. — Лёха о тебе рассказывал. Ты тот, которого бросила жена, и ты ушёл жить в деревню. С химиком.

— Схимником, наверное, — сказал я.

— Он говорил «с химиком». Он говорил про какого-то химика, который так умел красить куриные яйца, что они потом не разбивались. Да ты не бери в голову: мне с химиком, что схимником. Я сам женскую натуру больше не рисую.

— А ты не знаешь, где он сейчас?

— Кто? Лёха-то? Свинокрыл твой Лёха.

— Это почему?

— А нипочему. Почему свинья с крыльями?

Конечно, Лёша был свинья. Кто как не свинья может заиметь привычку надолго и без объяснения причин улетать неизвестно куда? Понятно, что ему плевать на родных и друзей. А, впрочем, взаимно.

— И что, он здесь больше не появлялся?

Костя поперхнулся своей собственной бородой и выкатил на меня мелкие обезьяньи глаза. Через паузу он развёл руки и со всем запасом ехидства произнёс:

— Да, вот так и не появлялся!

— И ты не знаешь, где он может быть?

— Да, вот так и не знаю! — Костя даже привстал, чтобы развести руками. — Но уж, думаю, этот парень не на вокзалах ночует. Ну да, ладно, — он упёрся руками в колени и теперь поднялся окончательно. — Пойду заканчивать. А ты тут располагайся. Ложись прямо тут, если хочешь. Матрасы и одеяла вон там, под столом, а вот насчёт прочего, видишь сам…

Я отмахнулся от «видишь сам», показав на свой круглый рюкзак.

— У меня всё с собой. А то, давай, чем-нибудь помогу.

— Да не надо. Мне осталось только прополоскать и повесить.

— Тогда, может, пойду покидаю снег?

— Да не надо. — Блудов равнодушно пожал плечами и бегом побежал показывать, где он держит лопату, скребок и лом.

К ночи похолодало, но снег ещё падал. Ночные прохожие уже не месили его в холодную кашу, а протаптывали петляющие дорожки. Лишь на остановке троллейбуса образовалась ледяная лепёха. Закончив работу, я ещё посидел на скамейке, медленно остывая и приводя в порядок дыхание. Последний троллейбус подлетел к остановке с воем, юзом затормозил на наледи, лязгнул туда-сюда разболтанными дверями и унесся под эстакаду Садового кольца, сворачивая затем на Цветной бульвар и далее — в центр, к Лубянке, увозя туда припозднившихся пассажиров, которые в эту ночь в метро уже не успеют.

Когда я вернулся в дом, весь коридор и кухня уже были завешаны белыми парусами, ради которых не покрутить штурвал бригантины мог только предатель своего детства. Выскочивший в коридор Блудов бросился к плите, где уже горела картошка. Он ловко поднырнул под бельё и не менее ловко вынырнул с дымящей сковородкой в руках. Грибы, огурцы и лук уже были разложены по двум суповым тарелкам. Отсыпав на каждую по четверти сковороды, Блудов накрыл остальное крышкой и пригласил к столу. Из моего портфеля он уже давно извлёк всё, что относилось к еде, и теперь ждал, когда я достану остальное.

Мы ещё не успели по-настоящему закусить, как внизу уже кого-то ударила дверь. Блудов вовсе не удивился: стирка закончена, участок убран, народ только-только сел за стол… — почему бы теперь интеллигенции не начать возвращаться?

Первой возникла юная пара, молодожёны по факту, старшеклассница и студент. Из пожитков у них имелся только спальный мешок, который старшеклассница, еле поздоровавшись, тут же раскатала по полу. Нырнув головою вперёд, внутри она развернулась, как мышь, и затихла. Студент для приличия ещё поотказывался и, наконец, достав из кармана весь семейный запас продовольствия, надорванный пакет с чипсами, присоединился.