Роман на послезавтра

Мне тоже это казалось странным, но я старался быть объективным и впихнуть в неё весь доступный мне в тот момент рационализм. Поощряет ли церковь спорт? Она, по большому счету, вообще ничего не поощряет, кроме как трудись и молись. Причем последнее нужно только для того, чтобы ты лучше понимал, почему часть труда должен отдавать ей. Так что спорт для церкви оказался бесполезен. Больше повезло искусству, но лишь в той его части, где музыкальное искусство — песнопения, а изобразительное — иконопись. Хотя был и период иконоборчества. А вот чего в церкви никогда не было, так это танцев. Жаль, язык тела не прошёл. Но зато есть театр! Да, годичный круг служб — это самый настоящий театр. Классический, древнегреческий, с хорами и всем богатством античной поэзии. Для людей воцерковлённых это как любимый сериал, который хочется смотреть вновь и вновь. Для невоцерквлённых такую же роль играет «Ирония судьбы, или С лёгким паром». Фильма тоже хватает на целый год…

Вика не слушала меня, она вытащила из своей сумочки Евангелие и стала жадно читать. Так жадно едят актёры на камеру чёрный хлеб, когда от них требуют сыграть голодного человека. Не у всех получается, особенно, после перерыва, когда только что привозили комплексный обед. Но Вика показала себя хорошей актрисой.

Евангелие, в конце концов, она оставила у меня, и однажды оно нам пригодилось — это когда в кабинет ворвалась Климентина. Моя жена в последнее время становилось ревнивой. Тогда я ещё не знал, с чем это фактически связано, я просто думал, что Лима Вику не любит. Она её, действительно, не любила. Ещё с той поры, когда я однажды, по своей глупости, проболтался, как они с Лёшей пытались подружиться телами, тогда, ещё в школе, и как Лёшины губы внезапно обметал герпес, а Викины руки покрыла жесточайшая гусиная кожа. Возможно, я это рассказывал с неправильной интонацией, отчего Климентина сделал вывод, что мне даже настолько не повезло.

Не сразу я понял, что это была не ревность, а лишь желание уличить. А, значит, оправдаться самой. Внешне у нас были очень ровные отношения. Не было горячей любви, но и прохладными наши отношения назвать было невозможно. Они были слегка охлаждёнными — как в меру охлаждённое пиво. Всё потому что у каждого был свой круг знакомств, и эти круги не пересекались. В моём — основными центрами притяжения оставались старые школьные друзья, Лёша, Вика, в её — большой советский поэт Иван Годимый с и её родственники-почвоведы. Мы редко в чём-либо соприкасались вне дома. Хотя я мог попросить о помощи, и она никогда не отказывала. Последнее задание было самым сложным. Нужно было съездить в Уральский военный округ, в штаб воздушной армии — за подписью и печатью, потом отправиться в город Энгельс, где резали старые бомбардировщики и получить мою долю алюминия, потом переправить его на металлургический завод в Ступино и оттуда перебросить изготовленный гофролист под Можайск, чтобы потом, когда поднимутся цены, перевести весь металл в город Дмитров и пустить на прокатку алюминиевой ленты для пивных банок. Выполнив задание с точностью до миллиметра, Лима попрекнула меня только тем, что ей не хватило денег. И снова вернулась к своей диссертации.

Нет, я тоже ей помогал. В сфере науки у нас было перекрёстное опыление. Климентина в то время писала большую работу о влиянии древесного угля на плодородность суглинков. Монография посвящалась terra preta dos Indeos — легендарной чёрной земле индейцев Амазонии. Лима мечтала создать такую же искусственную почву у нас. Перспективы здесь отрывались огромные, и мне было не жаль поделиться опытом. В ранней предпринимательской деятельности был у нас с Лёшей эпизод, когда нам предложили создать предприятие по производству суперудобрения из болотного торфа — при обработке торфа азотной кислотой. Старое название этого продукта было слишком унылым, что-то вроде «улучшителя почвы», и мы придумали новое — «гуменс», производное от «гумус сапиенс». Названием стало посложнее, зато технологию мы резко упростили. Проект был на грани реализации. Нам оставалось лишь закатить на болото цистерну с кислотой, ловким движением её опрокинуть, а уж потом только черпать «отцеженную мезгу витальности» экскаватором. Жаль, что узкоколейка не выдержала и цистерна упала раньше… Лима, узнав о нашей системе, чуть не стала заикаться, но сохранить семью посчитала важнее.

То был период, когда с женщинами начали происходить метаморфозы, и Лима не была исключением. Она слегка пополнела, расправилась личиком, стала мяконькой — как пирожок с пылу с жару. Сравнение тем более справедливое, поскольку её обычная температура с некоторых пор составляла тридцать семь и один. Врачи разводили руками, советовали ей родить ребёнка, «а там будем наблюдать». Но Лима сначала хотела защитить диссертацию. Не знаю, отговорка ли это. А по земле уже катилась волна беременностей и детей.

Через год Вика забеременела от одного режиссёра и чуть не умерла. Начались бдения у постели больной. Мы с Лёшей ходили поочередно. Нам казалось, если её детское капризное утверждение «если вы все меня тут не любите, я умру» сейчас имеет реальную силу. Так думали не только мы. К Вике приходили и те, кто полюбил её потом, начиная от Евгеши, её крестного отца в поэзии, до местного поэта-анестезиолога, которого Вика, оказывается, знала ещё, когда тот работал на «скорой помощи». Она его называла «Волшебник из страны Ноль-Три». (Я знаю, откуда это прозвище взялось; так однажды Викин брат, Гошка, прочитал название книги «Волшебник из страны Оз». )