Страница 73 из 121
Лёша только пожал плечами, когда я поинтересовался, куда мог пропасть Шауляйко? Гм, куда. Никуда. Он такой. Об этом все давно знают. Как знают и то, что он далеко не глуп. Его ценят. Говорят, что многие его ценят за одну единственную фразу.
— Это не только про генералов сказано, что они готовятся к прошедшей войне, — процитировал Лёша. — Писатели тоже пишут уже давно написанные книги.
— А ты пишешь не такую? — спросил я.
— Я нет, — сухо ответил он и плотнее прикрыл крышку ноутбука.
Перед Лёшей я чувствовал себя дважды виноватым. Во-первых, не привёз Макара. Хотя, если честно, и не собирался. С какой это стати я должен кого-то привозить по первому свистку олигарха? У советских собственная гордость. Во-вторых, я всё ещё не отдал письма. Письмо было от Карины, и что-то мне говорило, что ничего хорошего в нём нет. Сначала Карина собиралась сама поехать со мной. Тайно. Она сказала, что спрячется в багажнике — так ей нужно поговорить с Лёшей. Сказала, но в багажнике не поехала. Вообще не поехала.
Я не знал, что содержалось в письме, но, судя по толщине жёлтого офисного конверта, содержалось немало. Конверт был уже заклеен, когда Карина подсела ко мне в машину у метро «Сокол» и попросила несколько минут подождать. Она хотела вложить ещё один лист, который тут же достала и принялась быстро заполнять. Она писала нервно и суетливо, всё время заклиная меня не смотреть. Я и не смотрел. Только всё равно видел. Не подглядывал — просто видел.
У неё была уникальная манера письма. Арабы пишут справа налево, горизонтально, японцы — сверху вниз, вертикально. Карина писала тоже вертикально, но уже снизу вверх. Фактические она рисовала все буквы уже лежачими одна на другой, как плоские камешки, в стопку каждое слово. Выложив первую строку-столбик до самого верха, она тут же приступала к выкладыванию другого. При этом сидела прямо, писала правой рукой и держала её вполне правильно, как и учили в школе, слегка даже прижав локоть к туловищу. Я никогда такого не видел. Заполнив весь лист такими столбиками до конца, до самого правого края, она ловко вспорола конверт своим длинным крашеным ногтем, засунула исписанный лист внутрь и спросила, нет ли у меня скотча? В бардачке была изолента. После этого мы попрощались. Карина вылезла из машины и пошла к входу в метро. У неё была походка сытой самки гепарда.
Письмо я отдал перед самым отъездом.
— Это что? — спросил Лёша, оторвавшись от ноутбука, когда я положил перед ним пухлый жёлтый конверт, криво заклеенный плохо прилипающей изолентой. Разумеется, я мог бы сказать: «Тебе от Карины» или даже: «Карина просила тебе это передать», но почему-то промолчал. Когда я закрывал за собой дверь, Лёша всё ещё продолжал смотреть на пакет.
Антон Врачицын, который только что намекал, что срок моего пребывания в Берберии истёк, догнал меня на улице и заставил вернуться. По коридору перед Лёшиной комнатой ходил Александр Амбаров. В синем лыжном костюме с широкими белыми лампасами на штанинах он ходил взад-вперёд и к чему-то прислушивался. Увидев меня, он сделал губами упреждающий знак, молча взял меня за руку и подвёл к двери. Я кивнул, дескать слышу.
Некто по имени Алексей Лю лежал на диване, укрытый листами машинописной бумаги, как парижский клошар газетами. Рваный жёлтый пакет валялся на полу. При виде меня Лёша быстро положил один лист на лицо. Круглые буквы-камешки подрыгивали в такт его рваному дыханию. Будто костяшки, нанизанные на канцелярские счёты. Я садился в машину с чувством, что я свинья.
При выезде из Берберии, на КПП, замаскированном под сторожку привратника, охрана меня остановила и попросила отъехать в сторону, на стоянку. Ждать пришлось примерно столько же, сколько обычно пережидают кортеж президента на Кутузовском. Но вот ворота отъехали в сторону, и два «мерседеса», в одном из которых, по-видимому, находился сам Бербер, влетели на территорию поместья, и охрана мне замахала, чтобы выкатывался поскорее.
Ещё раз я приехал туда через месяц. На этот раз доставил Макара. Доставил и постарался сразу уехать. Меня никто не задерживал. Всем хватало Макара. Длинный Антон Врачицын застыл так, будто проглотил двухметровый аршин, а рыжие его кудри от страха едва не распрямились. Амбаров, ходивший в бору на лыжах, ещё полдня не выходил из-за сосен. На кухне объявили аврал. Борзые в доме стали тоньше бумаги, а за Можаем в сугробах застыли волки, поняв, что дышат одним с Макаром прореженным подмосковным воздухом.
Рассказав прислуге, как лучше кормить собаку, и напомнив Антону Врачицыну быль, как спасся один кениец, смело укусивший льва за нос, я поехал назад, но Лёша буквально схватился за колесо. Он сказал, что я буду предателем. Накануне в Берберию привезли ещё одного гостя. Это был старичок, писатель, но от него все шарахались, как от прокажённого, и никто не хотел отмечать его день приезда. Александр Амбаров сказал, что для этого он недостаточно атеист — что бы это ни значило. Шауляйки в Берберии не было. Как-то он уехал на денёчек в Москву и до сих пор не вернулся. Антон Врачицын, сославшись на нездоровье, затерялся где-то в глубинах дома. По всем статьям получалось, что Лёша был всеми брошен. А он очень не хотел оставаться один.