Страница 71 из 121
— Да? — ответил Антон. — Как дела?
— У русских не спрашивают, как дела, им желают здоровья. Здравствуйте, Антон, — сказал человек.
— Здравы будьте и вы, Александр… — Антон сделал паузу, будто вспоминал отчество, которое явно не думал вспоминать. Александр недовольно зашевелил спрятанным в свитере подбородком. Затем он встал и подошёл к стойке, где его ждала рюмка водки и колечко лимона на блюдечке. Выпив водку, он положил лимон в рот, прижал его к нёбу языком, потом вынул и положил обратно на блюдечко. После этого молча вышел.
— Амбаров. Просвещённая деревенщина, — сказал Антон.
Я невольно передёрнул плечами. Решив, что это не от холода, Антон поспешил оправдаться:
— Это не оскорбление, он писатель. И ещё драматург и критик. Довольно известный. Амбаров. Александр Амбаров.
Амбаров оказался известен тем, что когда-то ввёл в литературную практику выражение «просвещённая деревенщина» и с тех пор всеми силами пытался удержать это словосочетание в литературном обиходе. В своих статьях, заметках, рецензиях он никогда не забывал между делом напомнить, что бывшие выходцы из деревни, а ныне люди с высшим образованием, по-прежнему остаются людьми изначально природными, простыми, с корнями в родной земле и не должны этого стесняться. В финале своей ранней пьесы «Кремлёвский вальс», получившей премию Вологодского комсомола, главный герой попадает на студенческий бал в Кремле, где первым, едва музыка начинает греметь в пустом зале, расталкивает ряды робко жмущихся москвичей и выходит с девушкой в круг, вальсируя лучше всех.
Мы задержались в литературном буфете всего на несколько грамм, а Врачицын уже рассказал всё. Видимо, убедился, что никаким оголтелым писательством я ему не угрожаю.
— А здесь живёт Ш-шауляйко, — показал он ногой на дверь, когда мы двигались дальше по коридору в гостевую зону особняка.
— Тоже писатель? — я не дал ему упасть.
— Л-литерратуровед! Но сейчас пишет биографию Михаила Генриховича. Пра-афессиональный биограф! Только фамилия Ш-шауляйко.
— А у нас в армии был прапорщик по фамилии Калининградько. Может, земляки?
— Адна-афамильцы!
Армейская шутка ещё больше укрепила наше братство (нас давно уже настораживало завоевание хохлами Прибалтики). Наконец, Антон отыскал ту гостевую комнату, где я был должен остановиться. «Там вам подарок», — показал он куда-то на стол, развернулся вокруг оси, упал плашмя в кресло, уронил голову на грудь и уснул.
Я подошёл к столу, на котором лежал небольшой кожаный портфельчик. Внутри лежала книга «Думаю о будущем», несколько красочных буклетов с рекламой банка «Тамбургаз-СКБ», органайзер с символикой этого же банка и кассета VHS, просмотрев которую я больше не сомневался, что Бербер точно немец. Русское местоимение «их» он произносил как «ich», хотя в остальном говорил как почти коренной русак.
— Наш немец, гэдээровский, — сказал Лёша, когда я зашёл к нему перед ужином. — Капиталист, но тайный коммунист. Не смог отказаться от прежних идей. Он и сейчас отваливает коммунякам деньги. Савва Морозов, блин! Говорит, на теорию… — Тут Лёша замолчал и пошевелил носом из стороны в сторону… — Знаешь, Вла, он и меня хочет перевербовать в свою веру. И ещё тут есть один человек… Как ты думаешь, я не продаю душу дьяволу?
— Продаёшь ли ты душу дьяволу?
Продавал ли он душу дьяволу? Ответ-то я знал: продать душу дьяволу может только тот, кто до этого не продал её женщине. Лёша часто-часто заморгал глазами и не захотел больше разговаривать. А я ничего не сказал про то, что Вика предложила нам стать генным материалом для её будущего ребёнка.
К ужину Лёша, тем не менее, явился в приподнятом настроении, а за столом откровенно развеселился. Даже брызгал остроумием, как маслом киевская котлета. Этим он сильно портил аппетит Александру Амбарову, своему сопернику в борьбе за руку и сердце падчерицы хозяина дома. Амбаров был трезвенником. И ещё коммунистом. Но худшей разновидностью коммунистов, поскольку был начисто лишён юмора. Иначе хотя бы постарался получить удовольствие, живя на полном довольствии в гостях у мультимиллионера, тайно исповедующего основной принцип коммунизма «от каждого по способностям, каждому по потребностям».
Где-то Амбарова я жалел. Мне казалось, он говорил вполне дельные вещи. Он говорил, что коммунизм не только не умер, он живёт всегда и везде — не только в раннехристианской общине, не только в современных монастырях, не только на борту подводной лодки или на борту космической станции, но и в любом нормальном человеческом сообществе, а, прежде всего, в семье. В семье-то прежде всего, потому что именно там нагляднее всего осуществляется его основной принцип. Да, там, где младшие ещё, а старшие уже не могут трудиться (или те и другие трудятся только по способностям), однако все их потребности удовлетворяются. Раньше я никогда не думал, что семья — это и есть коммунизм. Лёша почему-то смеялся над этим, но я чувствовал, что неискренне.