Страница 70 из 121
Подмосковная усадьба Бербера занимала полгектара соснового бора на берегу Истринского водохранилища. На лёд можно было выехать прямо из эллинга для катеров и нестись до противоположного берега, где чёрные точки рыбаков сливались с темнеющей полосой леса.
Лёша сидел на рыбацком ящике в позе измученного поносом солдата и тупо смотрел в немигающий чёрный зрак лунки. Зрак уже затянуло тонкой плёнкой льда. Лёша спал, уткнув нос в обшлаг полушубка. Ему было хорошо. Ему было так хорошо, что он не услышал ни рёва нашего снегохода, ни крика толкнувшего его в бок рыбака-инструктора, специалиста по подлёдному лову. Специалист был тоже сосредоточенным. Когда мы уже подъезжали, он пытался утопить в лунке пустую бутылку. Бутылка с трудом глотала густую холодную воду, пускала едкие пузыри и с визгом выскакивала обратно: «Вы что тут, с ума сошли! Там же холодно!»
Вернувшись с рыбалки, Лёша принял горячую ванну, выпил какого-то хвойно-цветочного чая, обмазал йогуртом отмороженный кончик носа и просил его извинить: до ужина ему надо поработать. И заперся в своей комнате.
Комнаты для писателей находились в восточном крыле стилизованного под классицизм двухэтажного особняка, вполне тургеневского на вид, откровенно дворянского. Некоторое сомнение вызывала только черепичная крыша. Впоследствии, приглядевшись, я заметил, что такая же современная черепица покрывала и другие строения на участке — вплоть до летней беседки и вольеров для сторожевых собак. Личным моим открытием стали островерхие крышицы над кирпичными столбами забора. Они были тоже из черепицы.
— А что, ты не знал? Хозяина называют черепичным королем всей России, — скупо проговорился Лёша, выйдя к файв о’клоку.
Я возмутился: да с какой это стати я должен знать? И что с того, что узнал? Плевать я хотел на заслуги какого-то немца по черепицезации всей России! Лёша извинился и сказал, что он рад меня видеть.
За отдых и творчество отвечал благотворительный фонд Михаила Зильберберга. Об этом я узнал из беседы с одним из представителей Зильберберга, а именно с руководителем программы по поддержке писателей (были ещё программы для актёров, музыкантов, художников, но не в этот сезон). Представитель встретил меня вполне официально. Это был высокий молодой человек, скорее худой, чем стройный, с длинной шеей, очень строго одетый, чинный, но — разрушительно кудреватый. Его ярко-рыжие кудри горели на голове, как керосиновая лампа на плечах. Образ сложный и плохо читаемый, но когда я увидел этого человека, то сразу понял, что имел в виду Есенин. То есть надо смотреть не на лампу в целом, а лишь на пламя внутри. Пламя представилось Антоном и подало визитку:
Литературное агентство «Тривэ»
Антон Врачицын
Управляющий партнёр
На визитке не было телефона, а значит, обратной силы она не имела. Я так и сказал. Пошутил. Антон хмыкнул и через паузу солидно согласился. При этом эффект рыжизны и кудрявости наложился на эффект курносости и веснушчатости управляющего партнёра. Мне даже подумалось, что, пока Россия производит таких парней, слова «агент» и «партнёр» всегда будут оставаться чужеродными для русского уха.
Кроме первой нашей экскурсии по усадьбе (совмещённой с поездкой за Лёшей на снегоходе) Врачицын организовал и вторую — по большому, пустому и гулкому, как музей, дому. Нигде мы не встретили ни единой души. Зато увидели двух русских борзых, лежащих на белой медвежьей шкуре перед пылающим камином в одном увешанном картинами зале; борзые очень хорошо сочетались с интерьером по цвету и ворсистости… А ещё мне запомнилась местная столовая. Её размеры и то, как через всё помещение тянулся длинный, как парковая аллея, и такой же дубовый стол с двумя ветвистыми подсвечниками на нём. В фильмах про Дракулу подобного рода столовые всегда выглядят несколько мрачновато, готически, но тут оказалось достаточно светло, и не пахло никакой пылью (тем более, склепом), а только чуть уловимо хлоркой.
— А здесь у нас литературный буфет, — показал Антон и провёл меня в соседнюю комнату, мало отличающуюся от обычного московского бара. Впрочем, её отличал большой книжный шкаф с очень высокими стеклянными дверцами, за которым стояли годовые комплекты почти всех толстых литературных журналов — множество корешков узнаваемо бельевого цвета. Бледно синели «Новый мир» и «Дружба народов», застиранно белел «Наш современник», выцветшим хаки отдавало «Знамя». Сбоку от шкафа, на просторном столе, стопками лежали газеты: «Литературная газета», «Литературная Россия», «Литературные вести», «Московский литератор», «Литератор Подмосковья», «Российский писатель», «Писательские вести», «Писательский дом», «Русская писательская газета», «Подмосковная писательская газеты» и так далее. Дальше шли газеты форматом поменьше, для поэтов.
В этом буфете мы встретили первого человека. За одним из четырёх столиков сидел тучный человек в толстом вязаном свитере под твидовым пиджаком и читал литературную газету самого большого формата. Та трепыхалась всеми своими страницами, как только что мутировавшая шестнадцатикрылая бабочка. Очень большая бабочка. Такими они бывали, наверное, только во времена динозавров, когда атмосфера состояла из кислорода на сорок процентов. В буфетной было чрезвычайно свежо — через распахнутое окно залетали мелкие толкущиеся снежинки и медленно таяли на полу. Мой спутник и гид первым делом бросился к окну и перекрыл поступление свежести. Потом он прошёл за стойку и предложил мне чего-нибудь на выбор, а сам налил себе коньяка. Человек в свитере и твидовом пиджаке продолжал бороться с газетой. Наконец, он её сложил и придавил рыхлые листы тяжёлой хрустальной пепельницей.